БОЛЬШЕ НЕ МОГУ…


Почему я так странно начал рецензию на книгу Л. М. Баткина «ЕВРОПЕЙСКИЙ ЧЕЛОВЕК НАЕДИНЕ С СОБОЙ», станет понятно, если вспомнить известный и хороший анекдот.
Молодой человек привел девушку домой – знакомить со своими родителями. Девушка, как девушка, вполне симпатичная, беседу поддерживает, чай пьет. Но предки решили проверить ее на «вшивость». «Может вам вина или водочки налить?» - спрашивает отец. «Нет, спасибо, я не пью…» - отвечает девушка. «Тогда может сигарету?» - вступает в дело мать. «Спасибо, я не курю…» отвечает девушка. «Как же так, - удивляется отец, - Сейчас вся молодежь и пьет и курит… А почему вы отказываетесь?» «Больше не могу…» - честно признается девица.
Так и у меня с этой книгой. Отличная, даже просто замечательная, но не дочитал примерно 200 страниц из тысячи – больше не могу.
Глубокие, оригинальные мысли, отличный слог, - но когда увидел случайно в магазине книгу Петрарки – одного из героев работы Баткина, - не только не купил, но и позорно бежал из магазина – больше не могу…
Сделал несколько страниц выписок, многие из которых (со ссылкой, конечно, хочу использовать в своей новой книге, но в другом магазине встретил другую книгу Леонида Михайловича и быстренько, усилием воли поставил на полку, чтобы не швырнуть ее в стену, больше не могу.
А как все хорошо начиналось… Смотрите, какие интересные и глубокие мысли и наблюдения:

«В средние века: реальность это не дольнее, не то, что зримо вокруг и наличествует, - нет, реальность это горнее, субстанция высшего порядка».
«Но верное и то, что всякая личная свобода поначалу всегда нуждается прежде всего в незаурядном воображении».
«Ни в чем культурная инаковость не дает о себе знать так головокружительно, как в понимании наипростейших вещей».
«Ибо «тайна» коренится в том, что личность не равна себе, не окончательна, и, продолжая жить, «перерешает» себя».
«Для средневековых умов обособленно-индивидное (…) нечто вторичное, частное, случайное, бренное и тягостное в человеке».
«Своеобразные люди встречались, конечно всегда и всюду. Надо предполагать – даже в палеолите, иначе мы до сих пор там и оставались бы».

И вот я восторгаясь и восхищаясь начинаю усваивать, и по-моему успешно, основную мысль автора ( в книге несколько героев, но я выбрал Петрарку, потому что основной массив текста посвящен ему):

«Дело в том, что при достижении особого масштаба и при известных культурных обстоятельствах эгоцентризм перерастает себя и становится величественным, любопытным и внеморальным, как явление природы».
«Петрарка любил Лауру, потому что стремился на вольгаре (вульгарный вариант латыни – МК) превзойти Данте, не говоря о всех прочих. и кое в чем превзошел таки. Ай да Франческо!»
«Между тем единственной действительностью любви к Лауре было сочинение стихов о ней».
«Так средневековое сердце училось любить ( иными словами, воображать себя любящим)».

То есть, как я понимаю, автор предлагает гипотезу, (и блестяще доказывает ее) смысл которой сводится к следующему: средневековый автор, в частности Петрарка, не любил ту женщину, которой посвящал стихи, это, впрочем, не имело никакого значения. Важно было то, что сочиняя эти стихи, он сочинял и себя, выстраивал себя, конфигурировал свою личность в соответствии с тем, что писал.
Интересно? По-моему, очень…
Остроумно? Конечно…
Ново? Не знаю, не специалист-медиевист и не культуролог. Но, похоже ново, потому что Баткин все снова и снова доказывает это тезис:

«…попробую сформулировать эти соображения еще раз более развернуто…»
«…напомню, что с него я начинал эту работу …»
«…разрешу себе еще один повтор…»
« Я об этом уже писал, но присмотримся к знаменитому ответу внимательней, чем раньше…»

И я начинаю потихоньку сходить с ума. Есть такая уральская присказка «То, да потому, да снова…» Ее произносят, когда хотят сказать, что человек зачем-то повторяет и повторяет свою историю, жалобу или что он там еще хочет сказать.
Так и тут: . «То, да потому, да снова…» «То, да потому, да снова…» «То, да потому, да снова…»
В чем дело? - спросил я себя. Почему несомненно умный и благожелательный человек держит меня и всех своих остальных читателей за идиотов.
Ответа я придумал только два.
Или Леонид Михайлович спутал в процессе работы две разных науки – философию (культурологию, историю идей) и филологию. Потому что схема философского труда, на мой взгляд, выглядит примерно так: материал, один, два, три примера его противоречий. Попытка гипотезы, противоречия снимающей. Проверка на материале – один два три примера, совпадений. Один два примера несовпадений, уточнение гипотезы, один два три примера ее подтверждающие.
А у филологов – так: один, два, три… n примеров чего-то, где n – это полный список всех примеров чего-то имеющийся в данном материале. Потом попытка обобщения. И то, в общем не всегда, поскольку вполне возможно, что трудится ученый-фактолог, задача которого собрать материал для теоретика.
Это первое объяснение – смешение, если можно так сказать, жанров. А в нашем случае это оборачивается нарушением ожиданий – я бы не стал, возможно, такую книгу открывать, если бы знал, что мне предстоит.
А второе объяснение – просто бесконечное погружение Леонида Михайловича в материал Средневековья сыграло с ним злую шутку.: он начал писать, как тогда писали его авторы. Без конца возвращаясь к одной и той же идеи, многократно подтверждая ее все новыми и новыми аргументами, наслаивая все новые и новые штрихи и мелкие детали. Тогда так писали и тогда это безумно нравилось…
А мы другие, Леонид Михайлович. И спасибо вам за книгу, она действительно чудесная, только про Макиавелли я так и не прочитал – не смог…