Пока мы постили рассказы и анекдоты, написалась новая книга, не очень большая, меньше ста страниц. Называется "Кот Ботаника"
По тррадиции публикуем две первые главы - здесь
вторник, 31 марта 2009 г.
понедельник, 30 марта 2009 г.
воскресенье, 29 марта 2009 г.
суббота, 28 марта 2009 г.
КВАРТЕТ
Эту странную компанию последнее время видели во многих местах города. Невысокая, полная старуха, седая как лунь. Она играла на аккордеоне, который возила за собой на двухколесной тележке, с такими пенсионеры ходят в магазины. Когда она играла на своем инструменте, а делала она это весьма средне, белые волосы развевались, как конская грива.
Девочка с рыжими косичками лет десяти-двенадцати, которая пела под старухин аккордеон и немного жонглировала тремя шариками.
Мальчишка семи-восьми лет, смуглый с черными, почти вороными волосами, акробат и главный вымогала денег в этой компании.
И непонятной породы и столь же непонятной, может быть самым точным названием ее будет – бледной масти, собака, которая ходила на задних лапах. Еще она тявкала один, два и три раза, когда мальчишка командовал ей «Раз» или «Два» или, соответственно «Три». Собака была так же не выразительна, как и вся компания.
И представление их было так же уныло, как и сами артисты. Сначала старуха играла, и они с девочкой пели. Пели они каждый раз разные песни, но все больше жалостливые, вроде «Сын прокурора». Потом мальчишка скакал и крутился, потом вступала опять девочка - подбрасывала свои несчастные три шара. Затем мальчик выходил с собакой и ее нехитрыми трюками, потом старуха с девочкой опять пели, на этот раз «Нищенку» и представление на этом заканчивалось. Длилось все это обычно минут двадцать- двадцать пять.
Но зрители у них, как ни странно были и немало. Со всех окрестных домов выбирались старики и старухи, стояли, смотрели, аплодировали. Даже иногда кидали деньги в шапку цыганенку, как довольно быстро начинали называть его в любом месте, где бы они ни появлялись.
Люди среднего возраста, не останавливаясь ни на минуту, шли дальше, а молодежь, постояв десять минут, разбредалась по своим делам. Почему-то никогда в присутствии этой странной компании никто не буянил, а пьяный дворник как-то совершенно протрезвел, на глазах изумленной публики.
Вторую половину аудитории составляли дети, которые, бросив свои компьютеры и оторвавшись от телевизоров, неслись во двор, как только раздавались первые звуки бабкиного аккордеона. Они пробирались в первые ряды и как завороженные, смотрели на бродячих артистов. Что было очень странно, так как песни их были, мягко говоря, устаревшими и на героев Гарри Поттера они похожи не были.
Что еще сказать о зрителях? Однажды монах, постояв пару минут и посмотрев представление, повернулся и, перекрестившись, быстро пошел по переулку, ежеминутно оглядываясь. Кто-то видел, как процессия в оранжевых тогах попробовала пристроиться к странной компании со своими «Хари Кришна». Но невнятный пес поднял губу, обнажив клык, и негромко рыкнул. И оранжевых сдуло, как ветром.
Семейка – муж жена и семилетний сын, приезжие из какой-то глухой провинции, возвращаясь в свою дешевую гостиницу с очередной экскурсии по городу, остановились поглазеть на артистов. Папаша, лысоватый, полноватый, хамоватый, мрачноватый и пьяноватый (почему-то все определения к нему подходили только из таких оттеночных прилагательных), не выдержал даже минуты, плюнул и, что-то пробурчав жене, пошел в гостиницу. Жена заметалась между сыном и отцом, но, видя, что представление идет прямо под окнами их гостиницы, решила доставить удовольствие сыну и поспешила за мужем.
Впрочем, она довольно быстро вернулась. На улице было довольно холодно все-таки конец октября, но одна щека ее горела, она получила приказ привести сына, однако не спешила его выполнять, надеясь продлить мальчику удовольствие.
Представление закончилось, и цыганенок побежал между зрителями с протянутой шляпой. Женщина видела, как ее сын полез в карман и достал свои сбережения, завязанные в носовой платок. Он, она знала, копил на большой конструктор «Лего», отказывая себе во всем. Но сейчас высыпал на ладошку все свои монетки и, честно разделив, отдал половину цыганенку. Потом посмотрел на босые ноги «артиста» и, догнав, высыпал ему в руку остальное.
Цыганенок обернулся, посмотрел на мальчика, на его мать и, протянув что-то мальчику, зашептал ему на ухо. Потом пошел дальше, не оборачиваясь.
Мальчик подбежал к матери и дал ей кусочек чего-то, чему она не знала названия. Больше всего это было похоже на хорошо выделанную кожу.
- Мама, это просили передать тебе. А мне он дал вот какой…
И мальчик показал свой кусочек пергамента, точно такой же, как у матери, но у него он был круглым, а не квадратным как у нее. Отец, внезапно появившийся на крыльце, выдернул оба куска из рук мальчика и выбросил их в стоящую рядом урну. Затем схватил сына за ухо и поволок за собой в номер.
Женщина бросилась к урне и попробовала спасти странные кусочки. Но как ни копалась, не могла их найти. Она подняла голову и увидела, что все четверо «артистов» стоят на другом конце площади и смотрят на нее. Она покраснела и повернулась к ним спиной, чтобы они не видели, чем она занята. Когда она подняла голову во второй раз, никого ни вокруг нее, ни на дальнем конце площади не оказалось.
Женщина так и не смогла ничего найти в урне, но когда уже шла к себе в номер, сунула руку в карман и с изумлением обнаружила свой квадратик. Вся эта история с поисками в мусоре заняла какую-нибудь минуту, так что когда она вошла в номер, экзекуция еще не началась. Она подошла к сыну, обняла его и опустив руку в его карман, почувствовала там что-то круглое и тонкое.
А потом была дикая сцена с побоями криками и ругательствами. Но сына она так и не отпустила, и большая часть ударов досталась ей. Соседи вызвали милицию, но женщина отказалась писать заявление, и их отпустили.
А на завтра они уехали и еще через день уже недалеко от дома автобус, в котором они добирались до родного городка, пробил ограждение моста и упал вниз с двенадцатиметровой высоты. Все погибли, кроме мальчика и его матери. Мальчик отделался царапиной на лбу, а у матери были сломаны обе ноги, и, похоже она должна была остаться калекой.
Врач, который ее принимал в больнице, с изумлением смотрел на квадратный кусочек пергамента в ее руке. За последний месяц это был третий случай, когда после страшной катастрофы кто-то оставался жив, и каждый раз у них в руке врач видел круглый или квадратный кусочек пергамента.
А гастроли продолжались, и многие встречали нашу странную компанию в разных местах...
Разных городов...
На разных континентах…
Одновременно…
Эту странную компанию последнее время видели во многих местах города. Невысокая, полная старуха, седая как лунь. Она играла на аккордеоне, который возила за собой на двухколесной тележке, с такими пенсионеры ходят в магазины. Когда она играла на своем инструменте, а делала она это весьма средне, белые волосы развевались, как конская грива.
Девочка с рыжими косичками лет десяти-двенадцати, которая пела под старухин аккордеон и немного жонглировала тремя шариками.
Мальчишка семи-восьми лет, смуглый с черными, почти вороными волосами, акробат и главный вымогала денег в этой компании.
И непонятной породы и столь же непонятной, может быть самым точным названием ее будет – бледной масти, собака, которая ходила на задних лапах. Еще она тявкала один, два и три раза, когда мальчишка командовал ей «Раз» или «Два» или, соответственно «Три». Собака была так же не выразительна, как и вся компания.
И представление их было так же уныло, как и сами артисты. Сначала старуха играла, и они с девочкой пели. Пели они каждый раз разные песни, но все больше жалостливые, вроде «Сын прокурора». Потом мальчишка скакал и крутился, потом вступала опять девочка - подбрасывала свои несчастные три шара. Затем мальчик выходил с собакой и ее нехитрыми трюками, потом старуха с девочкой опять пели, на этот раз «Нищенку» и представление на этом заканчивалось. Длилось все это обычно минут двадцать- двадцать пять.
Но зрители у них, как ни странно были и немало. Со всех окрестных домов выбирались старики и старухи, стояли, смотрели, аплодировали. Даже иногда кидали деньги в шапку цыганенку, как довольно быстро начинали называть его в любом месте, где бы они ни появлялись.
Люди среднего возраста, не останавливаясь ни на минуту, шли дальше, а молодежь, постояв десять минут, разбредалась по своим делам. Почему-то никогда в присутствии этой странной компании никто не буянил, а пьяный дворник как-то совершенно протрезвел, на глазах изумленной публики.
Вторую половину аудитории составляли дети, которые, бросив свои компьютеры и оторвавшись от телевизоров, неслись во двор, как только раздавались первые звуки бабкиного аккордеона. Они пробирались в первые ряды и как завороженные, смотрели на бродячих артистов. Что было очень странно, так как песни их были, мягко говоря, устаревшими и на героев Гарри Поттера они похожи не были.
Что еще сказать о зрителях? Однажды монах, постояв пару минут и посмотрев представление, повернулся и, перекрестившись, быстро пошел по переулку, ежеминутно оглядываясь. Кто-то видел, как процессия в оранжевых тогах попробовала пристроиться к странной компании со своими «Хари Кришна». Но невнятный пес поднял губу, обнажив клык, и негромко рыкнул. И оранжевых сдуло, как ветром.
Семейка – муж жена и семилетний сын, приезжие из какой-то глухой провинции, возвращаясь в свою дешевую гостиницу с очередной экскурсии по городу, остановились поглазеть на артистов. Папаша, лысоватый, полноватый, хамоватый, мрачноватый и пьяноватый (почему-то все определения к нему подходили только из таких оттеночных прилагательных), не выдержал даже минуты, плюнул и, что-то пробурчав жене, пошел в гостиницу. Жена заметалась между сыном и отцом, но, видя, что представление идет прямо под окнами их гостиницы, решила доставить удовольствие сыну и поспешила за мужем.
Впрочем, она довольно быстро вернулась. На улице было довольно холодно все-таки конец октября, но одна щека ее горела, она получила приказ привести сына, однако не спешила его выполнять, надеясь продлить мальчику удовольствие.
Представление закончилось, и цыганенок побежал между зрителями с протянутой шляпой. Женщина видела, как ее сын полез в карман и достал свои сбережения, завязанные в носовой платок. Он, она знала, копил на большой конструктор «Лего», отказывая себе во всем. Но сейчас высыпал на ладошку все свои монетки и, честно разделив, отдал половину цыганенку. Потом посмотрел на босые ноги «артиста» и, догнав, высыпал ему в руку остальное.
Цыганенок обернулся, посмотрел на мальчика, на его мать и, протянув что-то мальчику, зашептал ему на ухо. Потом пошел дальше, не оборачиваясь.
Мальчик подбежал к матери и дал ей кусочек чего-то, чему она не знала названия. Больше всего это было похоже на хорошо выделанную кожу.
- Мама, это просили передать тебе. А мне он дал вот какой…
И мальчик показал свой кусочек пергамента, точно такой же, как у матери, но у него он был круглым, а не квадратным как у нее. Отец, внезапно появившийся на крыльце, выдернул оба куска из рук мальчика и выбросил их в стоящую рядом урну. Затем схватил сына за ухо и поволок за собой в номер.
Женщина бросилась к урне и попробовала спасти странные кусочки. Но как ни копалась, не могла их найти. Она подняла голову и увидела, что все четверо «артистов» стоят на другом конце площади и смотрят на нее. Она покраснела и повернулась к ним спиной, чтобы они не видели, чем она занята. Когда она подняла голову во второй раз, никого ни вокруг нее, ни на дальнем конце площади не оказалось.
Женщина так и не смогла ничего найти в урне, но когда уже шла к себе в номер, сунула руку в карман и с изумлением обнаружила свой квадратик. Вся эта история с поисками в мусоре заняла какую-нибудь минуту, так что когда она вошла в номер, экзекуция еще не началась. Она подошла к сыну, обняла его и опустив руку в его карман, почувствовала там что-то круглое и тонкое.
А потом была дикая сцена с побоями криками и ругательствами. Но сына она так и не отпустила, и большая часть ударов досталась ей. Соседи вызвали милицию, но женщина отказалась писать заявление, и их отпустили.
А на завтра они уехали и еще через день уже недалеко от дома автобус, в котором они добирались до родного городка, пробил ограждение моста и упал вниз с двенадцатиметровой высоты. Все погибли, кроме мальчика и его матери. Мальчик отделался царапиной на лбу, а у матери были сломаны обе ноги, и, похоже она должна была остаться калекой.
Врач, который ее принимал в больнице, с изумлением смотрел на квадратный кусочек пергамента в ее руке. За последний месяц это был третий случай, когда после страшной катастрофы кто-то оставался жив, и каждый раз у них в руке врач видел круглый или квадратный кусочек пергамента.
А гастроли продолжались, и многие встречали нашу странную компанию в разных местах...
Разных городов...
На разных континентах…
Одновременно…
пятница, 27 марта 2009 г.
четверг, 26 марта 2009 г.
среда, 25 марта 2009 г.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ БЛЕФ!
Челентано терпеливо дожидался Бугая в его приемной. Входили и выходили люди, секретарша дежурно улыбалась слабым попыткам нетерпеливого клиента прорваться в кабинет, но стояла стеной. Андрей звонил заранее и договаривался с Бугаевым, и тот велел явиться к часу, но уже сорок минут прошло, а приходилось все еще сидеть и ждать. Однако Челентано было не впервой.
И когда раздался звонок и секретарша, выслушав по телефону команду, и опять деревянно улыбнувшись, пригласила его войти, он не был ни опечален, ни удручен. Он был просто в боевом настрое.
- Что тебе? – спросил Бугай, не поздоровавшись.
- Хочу предложить тебе заработать немного денег.
- Сколько?
- Десятку или больше.
- Что нужно делать?
- Я придумал такую историю: в последнее время мы часто ходим в баню с ребятами Ржавого. Иногда и он сам бывает. – Челентано замолчал, давая возможность Бугаю оценить услышанное.
- И что?
- Я в подходящей ситуации предлагаю им пари. – он опять замолчал, они подошли к самому тонкому месту его плана.
- И что?
- Что я сейчас позвоню тебе, и ты привезешь нам бутылку водки. – Андрей даже немного вжал голову в плечи. – По пятерке с носа.
Бугай закурил сигару, встал, прошелся по кабинету.
- Сколько там народу бывает?
- Не меньше четырех человек, я поэтому и сказал, что тебе десятка.
Бугай остановился у стола, стряхнул пепел с сигары. Посмотрел на Челентано. Тот получил прозвище от знаменитого итальянца не столько потому, что совпадали имена, скорее за пристрастие к блефу. И ростом Андрей был поменьше, и мордой не вышел, но комбинации придумывал каверзные и почти всегда удачные. Хотя и бит был не раз. Сейчас по информации Бугая, Челентано шестерил у Беса.
- Восемьдесят процентов мне, твои двадцать. – сказал Бугай непререкаемо.
- Валь, без ножа режешь. – взвился Челентано. – Хотя бы шестьдесят.
- Я за десятку шестерку из себя изображать не буду. И деньги вперед.
- Шестьдесят пять.
- Семьдесят пять или пошел вон.
Бугай теперь был солидный бизнесмен, оборот его многочисленных фирм составлял несколько миллионов, у него была собственная служба безопасности, которую побаивались даже люди Ржавого, поэтому Челентано, запихнул, как говорится, гордость в положенное ей место и молча съел предложенную ему цифру. И даже не поперхнулся, а, кланяясь, вышел из кабинета.
Дверь за ним закрылась, Бугай снял трубку и попросил вызвать к нему Тыквуса. Такую хитрую фамилию носил его начальник службы безопасности, бывший подполковник милиции. Они посидели, поговорили, покумекали и решили, что Челентано не просто так приходил, что задумал он явно что-то еще и неплохо бы в этом разобраться. Решили также найти баню, где собирались ребята Ржавого, проверить стеночки на предмет аппаратуры.
- Если ее там нет – установи. – сказал Бугай. - Если есть, поставь еще нашу и перекомутируй так, чтобы информация шла на нашу аппаратуру, а им положи какие-нибудь веселые картинки.
- Понял, Валентин Сергеевич. Разберемся.
* * *
- Нет, денег мне не надо. – сказал Челентано.
- А чего же ты хочешь? – Ржавый удивленно взглянув на Челентано, отхлебнул пиво.
- Чего хочу? – Челентано задумался. Или сделал вид, что задумался. – Если Бугай по моему звонку приедет сюда и привезет водяры, вы все… обойдете три раза на четвереньках вокруг стола и пролаете «Мурку».
- Ну, ты загнул. – Ржавый скривился, но желание видеть унижение своего врага и немалое количество алкоголя в крови сделали свое дело. - Лай отменяем и мажем.
Теперь задумался Челентано.
- Хорошо. – сказал он после паузы. - Еще раз повторю наши условия: если после моего звонка, Бугай в течении часа привозит водку, входит, ставит ее на стол и молча выходит, вы все вшестером – Челентано посмотрел на команду Ржавого – становитесь на четвереньки и обходите вокруг стола. Мажем?
- Аптека...
- Давай телефон.
Низкорослый Тыквус, промотал запись:
- Здесь дальше они вас ждут, потом, ваш приход, ага, вот здесь, то, что надо.
На экране Ржавый со своими парнями, встав на четыре точки, дружно ходили по кругу, а Челентано сидя на столе в восторге дирижировал командой.
- Где он сейчас? – спросил Бугай усмехаясь.
Пытаться надуть его, Бугая? Это – наказуемо.
- Челентано? Едет к Пономарю.
- Кассету не смотрел?
- Нет. Некогда было. Сразу из бани поехал, а я к вам.
- А что там на его кассете?
- Веселые картинки, как вы сказали.
- Молодец, можешь идти. Хотя постой. – Бугай открыл сейф, достал оттуда двадцать две с половиной тысячи, полученные утром от Челентано, отсчитал трешку, бросил Тыквусу. – Благодарю за службу, полковник.
- Так я же подполковник, Валентин Сергеевич.
- Это для них, дураков, ты подполковник, а для меня… - Бугай сделал выразительную паузу.
- Рад стараться.
Тыквуса колотила внутренняя дрожь от ненависти к Бугаю, но годовая его ментовская зарплата, лежащая в кармане, скрашивала жизнь. Он улыбнулся, вышел и закрыл дверь.
Бугай еще раз прокрутил «Марш каракатиц», как он про себя окрестил любимую отныне запись, потом взял трубку, набрал номер:
- Окунь, привет! Я знаю, как удалить обоих твоих главных конкурентов. Без криминала. Условия те же? Встретимся завтра в одиннадцать?
Потом он набрал второй номер:
- Сергей Емельяныч? Это я, Бугаев. Мне бы хотелось показать вам одну забавную пленочку. Когда мне подъехать? Договорились. Буду через три часа.
Теперь Челентано сидел в приемной Пономаря. Здесь секретарша была прикормленная, он даже как-то водил ее в ресторан и трахнул от души, и ее улыбка уже не была такой деревянной. Да и ждать пришлось недолго.
- Что ты хотел?
- Сергей Емельяныч, я знаю, вы сейчас решаете, кому отдать заказ «Вернер Лимитед».
- Ты слишком много знаешь, Челентано. Когда-нибудь тебе это будет стоить головы.
- Бог не выдаст, свинья не съест. Еще я знаю, что у вас три претендента: Бес, Ржавый и Окунь.
- Говори по человечески, Челентано. Бессмертных, Ржанцев и Окунев. Ты не на сходняке. И как я понимаю, ты выступаешь от имени Беса?
- Вроде того.
- И что ты хочешь мне поведать? У меня – пять минут.
- А я ничего говорить не буду. Я вам просто покажу одну пленочку, и вы поймете, что Ржавый уже не тот Ржавый, к которому мы все привыкли и которого боимся.
- Ну, мне Ржавого бояться - кишка у него тонка. Но пленочку – посмотрю.
Однако уже через пару минут просмотра Пономарь встал:
- Дурацкие шутки, Андрей. Передай Бесу, что может не беспокоиться.
Челентано пытался что-то сказать, но ему всунули в карман кассету с порнухой и невежливо попросили из кабинета.
На следующий день Бугай входил в кабинет Окунева довольный до нельзя. Еще бы, вчерашний ход с Челентано дезавуировал Беса, а к вечеру после беседы с Емельянычем, он снял с пробега и Ржавого. Естественно, кому захочется иметь дело с человеком, которого опустил Челентано. Он внутренне потирал руки в предвкушении двухсот пятидесяти тысяч долларов, обещанных Окунем за устранение конкурентов, и не заметил, что хозяин кабинета не встал при его входе.
- Привет, Окунь. - начал он торжественно. – Я свои обязательства выполнил – Ржавый и Бес устранены. И без поножовщины. Хотелось бы получить причитающееся.
- Деньги, Бугай, я уже отдал, человеку, который реально их заработал. А тебя я впустил, чтобы иметь удовольствие сказать тебе в лицо – пошел вон.
- За что Окунь? Что я тебе сделал?
- А это тебе на память, владей…
И Окунь бросил ему через стол фотографию, сделанную камерой, вмонтированной в зажигалку Челентано, на которой Бугай стоит склонившись с бутылкой водки посреди полуголых парней Ржавого.
******************************
Челентано терпеливо дожидался Бугая в его приемной. Входили и выходили люди, секретарша дежурно улыбалась слабым попыткам нетерпеливого клиента прорваться в кабинет, но стояла стеной. Андрей звонил заранее и договаривался с Бугаевым, и тот велел явиться к часу, но уже сорок минут прошло, а приходилось все еще сидеть и ждать. Однако Челентано было не впервой.
И когда раздался звонок и секретарша, выслушав по телефону команду, и опять деревянно улыбнувшись, пригласила его войти, он не был ни опечален, ни удручен. Он был просто в боевом настрое.
- Что тебе? – спросил Бугай, не поздоровавшись.
- Хочу предложить тебе заработать немного денег.
- Сколько?
- Десятку или больше.
- Что нужно делать?
- Я придумал такую историю: в последнее время мы часто ходим в баню с ребятами Ржавого. Иногда и он сам бывает. – Челентано замолчал, давая возможность Бугаю оценить услышанное.
- И что?
- Я в подходящей ситуации предлагаю им пари. – он опять замолчал, они подошли к самому тонкому месту его плана.
- И что?
- Что я сейчас позвоню тебе, и ты привезешь нам бутылку водки. – Андрей даже немного вжал голову в плечи. – По пятерке с носа.
Бугай закурил сигару, встал, прошелся по кабинету.
- Сколько там народу бывает?
- Не меньше четырех человек, я поэтому и сказал, что тебе десятка.
Бугай остановился у стола, стряхнул пепел с сигары. Посмотрел на Челентано. Тот получил прозвище от знаменитого итальянца не столько потому, что совпадали имена, скорее за пристрастие к блефу. И ростом Андрей был поменьше, и мордой не вышел, но комбинации придумывал каверзные и почти всегда удачные. Хотя и бит был не раз. Сейчас по информации Бугая, Челентано шестерил у Беса.
- Восемьдесят процентов мне, твои двадцать. – сказал Бугай непререкаемо.
- Валь, без ножа режешь. – взвился Челентано. – Хотя бы шестьдесят.
- Я за десятку шестерку из себя изображать не буду. И деньги вперед.
- Шестьдесят пять.
- Семьдесят пять или пошел вон.
Бугай теперь был солидный бизнесмен, оборот его многочисленных фирм составлял несколько миллионов, у него была собственная служба безопасности, которую побаивались даже люди Ржавого, поэтому Челентано, запихнул, как говорится, гордость в положенное ей место и молча съел предложенную ему цифру. И даже не поперхнулся, а, кланяясь, вышел из кабинета.
Дверь за ним закрылась, Бугай снял трубку и попросил вызвать к нему Тыквуса. Такую хитрую фамилию носил его начальник службы безопасности, бывший подполковник милиции. Они посидели, поговорили, покумекали и решили, что Челентано не просто так приходил, что задумал он явно что-то еще и неплохо бы в этом разобраться. Решили также найти баню, где собирались ребята Ржавого, проверить стеночки на предмет аппаратуры.
- Если ее там нет – установи. – сказал Бугай. - Если есть, поставь еще нашу и перекомутируй так, чтобы информация шла на нашу аппаратуру, а им положи какие-нибудь веселые картинки.
- Понял, Валентин Сергеевич. Разберемся.
* * *
- Нет, денег мне не надо. – сказал Челентано.
- А чего же ты хочешь? – Ржавый удивленно взглянув на Челентано, отхлебнул пиво.
- Чего хочу? – Челентано задумался. Или сделал вид, что задумался. – Если Бугай по моему звонку приедет сюда и привезет водяры, вы все… обойдете три раза на четвереньках вокруг стола и пролаете «Мурку».
- Ну, ты загнул. – Ржавый скривился, но желание видеть унижение своего врага и немалое количество алкоголя в крови сделали свое дело. - Лай отменяем и мажем.
Теперь задумался Челентано.
- Хорошо. – сказал он после паузы. - Еще раз повторю наши условия: если после моего звонка, Бугай в течении часа привозит водку, входит, ставит ее на стол и молча выходит, вы все вшестером – Челентано посмотрел на команду Ржавого – становитесь на четвереньки и обходите вокруг стола. Мажем?
- Аптека...
- Давай телефон.
Низкорослый Тыквус, промотал запись:
- Здесь дальше они вас ждут, потом, ваш приход, ага, вот здесь, то, что надо.
На экране Ржавый со своими парнями, встав на четыре точки, дружно ходили по кругу, а Челентано сидя на столе в восторге дирижировал командой.
- Где он сейчас? – спросил Бугай усмехаясь.
Пытаться надуть его, Бугая? Это – наказуемо.
- Челентано? Едет к Пономарю.
- Кассету не смотрел?
- Нет. Некогда было. Сразу из бани поехал, а я к вам.
- А что там на его кассете?
- Веселые картинки, как вы сказали.
- Молодец, можешь идти. Хотя постой. – Бугай открыл сейф, достал оттуда двадцать две с половиной тысячи, полученные утром от Челентано, отсчитал трешку, бросил Тыквусу. – Благодарю за службу, полковник.
- Так я же подполковник, Валентин Сергеевич.
- Это для них, дураков, ты подполковник, а для меня… - Бугай сделал выразительную паузу.
- Рад стараться.
Тыквуса колотила внутренняя дрожь от ненависти к Бугаю, но годовая его ментовская зарплата, лежащая в кармане, скрашивала жизнь. Он улыбнулся, вышел и закрыл дверь.
Бугай еще раз прокрутил «Марш каракатиц», как он про себя окрестил любимую отныне запись, потом взял трубку, набрал номер:
- Окунь, привет! Я знаю, как удалить обоих твоих главных конкурентов. Без криминала. Условия те же? Встретимся завтра в одиннадцать?
Потом он набрал второй номер:
- Сергей Емельяныч? Это я, Бугаев. Мне бы хотелось показать вам одну забавную пленочку. Когда мне подъехать? Договорились. Буду через три часа.
Теперь Челентано сидел в приемной Пономаря. Здесь секретарша была прикормленная, он даже как-то водил ее в ресторан и трахнул от души, и ее улыбка уже не была такой деревянной. Да и ждать пришлось недолго.
- Что ты хотел?
- Сергей Емельяныч, я знаю, вы сейчас решаете, кому отдать заказ «Вернер Лимитед».
- Ты слишком много знаешь, Челентано. Когда-нибудь тебе это будет стоить головы.
- Бог не выдаст, свинья не съест. Еще я знаю, что у вас три претендента: Бес, Ржавый и Окунь.
- Говори по человечески, Челентано. Бессмертных, Ржанцев и Окунев. Ты не на сходняке. И как я понимаю, ты выступаешь от имени Беса?
- Вроде того.
- И что ты хочешь мне поведать? У меня – пять минут.
- А я ничего говорить не буду. Я вам просто покажу одну пленочку, и вы поймете, что Ржавый уже не тот Ржавый, к которому мы все привыкли и которого боимся.
- Ну, мне Ржавого бояться - кишка у него тонка. Но пленочку – посмотрю.
Однако уже через пару минут просмотра Пономарь встал:
- Дурацкие шутки, Андрей. Передай Бесу, что может не беспокоиться.
Челентано пытался что-то сказать, но ему всунули в карман кассету с порнухой и невежливо попросили из кабинета.
На следующий день Бугай входил в кабинет Окунева довольный до нельзя. Еще бы, вчерашний ход с Челентано дезавуировал Беса, а к вечеру после беседы с Емельянычем, он снял с пробега и Ржавого. Естественно, кому захочется иметь дело с человеком, которого опустил Челентано. Он внутренне потирал руки в предвкушении двухсот пятидесяти тысяч долларов, обещанных Окунем за устранение конкурентов, и не заметил, что хозяин кабинета не встал при его входе.
- Привет, Окунь. - начал он торжественно. – Я свои обязательства выполнил – Ржавый и Бес устранены. И без поножовщины. Хотелось бы получить причитающееся.
- Деньги, Бугай, я уже отдал, человеку, который реально их заработал. А тебя я впустил, чтобы иметь удовольствие сказать тебе в лицо – пошел вон.
- За что Окунь? Что я тебе сделал?
- А это тебе на память, владей…
И Окунь бросил ему через стол фотографию, сделанную камерой, вмонтированной в зажигалку Челентано, на которой Бугай стоит склонившись с бутылкой водки посреди полуголых парней Ржавого.
******************************
вторник, 24 марта 2009 г.
Для того чтобы оказаться одновременно гомосексуалистом, импотентом, онанистом, эгоистом, сволочью, козлом, дерьмом, человеком без будущего, никому на хрен не нужным, сумасшедшим с манией величия, грязным тупым кретином, осуждённым навечно на всё самое худшее, недостойным чего-либо, неспособным ни на что из-за пьянства, ублюдочным наркоманом, развратным, не сексуальным, виновным в смеpти всего человечества и во всём мерзком в этом мире, альфонсом, сифилитиком, извращенцем, мудаком, безнадёжным уpодом, свиньёй и т.п... - нужно всего один pаз сказать "нет" всего одной женщине...
понедельник, 23 марта 2009 г.
воскресенье, 22 марта 2009 г.
БРАХИСТОХРОНА
Брахистохрона – кривая линия,
при движении по которой, тело
проигрывает в длине пути, но
выигрывает в скорости.
Он проснулся рано. Полежал не шевелясь, глядя в потолок, слушая уличный шум. Ничего, кроме птиц… От потолка, обшитого досками и обработанного паяльной лампой, веяло красивым, продуманным уютом. Он вылез из-под простыни и прошлепал к окну. Лапы елей ложились на подоконник. Он закурил, сел и стал смотреть на нее…
Она спала, откинув левую руку, и лодка подмышки плыла по этой реке… Золотистое ее население на вкус, он это помнил, было соленым и чуть французским. С огромной фотографии над роскошной постелью она, нагая, испещренная автографами и пожеланиями, иронически глядела на него… Он усмехнулся, встал, раздавил папиросу о белую постель подоконника и начал одеваться. Остановился, опять оглянулся… Увидел еще одну фотографию. Потом еще и еще… Собственно, он видел их и вчера… Ее левая рука тоже уходила в фото… Его старый приятель, известный поэт и вечный влюбленный, держал там эту руку… Сверху шла надпись по-английски. Языка он не знал, но то, как поэт держал руку, позволяло перевести и с японского… Ее пальцы опять побежали по спине, вызывая сладкую истому, потом впились… Он посмотрел с сочувствием на поэта, поцеловал чуть увядший сосок и вышел… Она спала… Ели заглядывали в окно…
Его машина – длинный, роскошный, голубой «Порше» - ждала во дворе. Небольшого роста, крепкий – он должен был потеряться в ней, оказаться ненужным придатком, но без него ее стремительное тело было мертвым… Он еще раз оглянулся на дом и на миг увидел его разрушенным и сгоревшим:
- Здесь лапы у елей дрожат на весу,
- Здесь птицы щебечут тревожно.
- Живешь в заколдованном диком лесу
- Откуда уйти невозможно…
Строчки приходили сами собой. Он почувствовал облегчение и злость. На белом подоконнике осталась горка пепла, смятый бычок папиросы и лапы ельника никак не могли дотянуться, стряхнуть, восстановить невинность… Схватило сердце, уже в который раз за последнее время…
Он повел машину между домиками поселка.
- Пусть черемуха сохнет дождем на ветру…
По улочке белой и мертвой шла высокая старуха, вся в черном… Это осталось… Белая улица и черная старуха…
- Пусть дождем опадают сирени…
На выезде из поселка его остановил гаишник – узнал – засуетился, заулыбался заискивающе…
- Все равно я отсюда тебя заберу
Шоссе было приличное, и он нажал на акселератор, вкладывая всю злость сегодняшнего утра в скорость...
- Во дворец, где играют свирели…
Его опять остановили, но на этот раз молча, не взглянув на талон, с наслаждением пробили дырку и, вежливо козырнув, отпустили. Он поехал не сразу, смотрел на гаишника… Тот занервничал, начал оправлять мундир, кашлянул многозначительно… Опять кольнуло сердце. Он вышел из машины, подобрал два камушка, положил их на обочину, на них пробитый талон, сверху поставил домиком права. Сел в машину и медленно выжал газ… Разъяренное лицо в зеркале превратилось в точку, исчезло…
Ему хотелось побыть одному. Впереди было несколько километров ровной и прямой дороги. Только на въезде в городок, у памятника, дорога резко уходила влево. А здесь метров через двести был поворот на проселок, который, попетляв, тоже уходил к памятнику. Проселком было немного длинней, но спокойней… Очень болело сердце…
Он начал догонять колонну бегунов в разноцветных майках и …
… Свернул с шоссе на проселок… Пальцы побежали по спине и впились… Проселок неожиданно оборвался и машина пошла прямо по болоту – две старухи, черная и зеленая, бросились к ней, но машина проскочила между – и пошла лесом, с яростным ревом вылетела на поляну – зеваки кикиморы и лешие порскнули по кустам, а Соловей - разбойник Главный и Змей Горыныч остановили драку, взяли руки по швам, осклабились выжидательно, но машина не остановилась, пролетела мимо и через Бог весть откуда здесь взявшийся перевал – грустный жираф лизнул ослепительную вершину и послал вслед машине прощальное «Еее» - влетела в полусожженую деревню, где усталые солдаты у стены расстреливали человека с четырьмя нашивками за ранения на рукаве, и успела, пролетела между строем и жертвой во время залпа, и пули прошили ее голубое тело – попали в колеса, в стекла, в сердце, в мотор – мотор взорвался и освободившиеся кони понесли его дальше, дальше – за горизонт…
… Бегуны проводили глазами пронесшуюся мимо с ревом машину, переглянулись насмешливо… Когда они минут через сорок добегут до памятника, там будут стоять люди, деревья вытянутся часовыми, буту подъезжать машины и спешить к этому месту облака, только она будет еще спать, детски улыбаясь во сне…
А сейчас они бегут и у них впереди ровная дорога без единого поворота…
Брахистохрона – кривая линия,
при движении по которой, тело
проигрывает в длине пути, но
выигрывает в скорости.
Он проснулся рано. Полежал не шевелясь, глядя в потолок, слушая уличный шум. Ничего, кроме птиц… От потолка, обшитого досками и обработанного паяльной лампой, веяло красивым, продуманным уютом. Он вылез из-под простыни и прошлепал к окну. Лапы елей ложились на подоконник. Он закурил, сел и стал смотреть на нее…
Она спала, откинув левую руку, и лодка подмышки плыла по этой реке… Золотистое ее население на вкус, он это помнил, было соленым и чуть французским. С огромной фотографии над роскошной постелью она, нагая, испещренная автографами и пожеланиями, иронически глядела на него… Он усмехнулся, встал, раздавил папиросу о белую постель подоконника и начал одеваться. Остановился, опять оглянулся… Увидел еще одну фотографию. Потом еще и еще… Собственно, он видел их и вчера… Ее левая рука тоже уходила в фото… Его старый приятель, известный поэт и вечный влюбленный, держал там эту руку… Сверху шла надпись по-английски. Языка он не знал, но то, как поэт держал руку, позволяло перевести и с японского… Ее пальцы опять побежали по спине, вызывая сладкую истому, потом впились… Он посмотрел с сочувствием на поэта, поцеловал чуть увядший сосок и вышел… Она спала… Ели заглядывали в окно…
Его машина – длинный, роскошный, голубой «Порше» - ждала во дворе. Небольшого роста, крепкий – он должен был потеряться в ней, оказаться ненужным придатком, но без него ее стремительное тело было мертвым… Он еще раз оглянулся на дом и на миг увидел его разрушенным и сгоревшим:
- Здесь лапы у елей дрожат на весу,
- Здесь птицы щебечут тревожно.
- Живешь в заколдованном диком лесу
- Откуда уйти невозможно…
Строчки приходили сами собой. Он почувствовал облегчение и злость. На белом подоконнике осталась горка пепла, смятый бычок папиросы и лапы ельника никак не могли дотянуться, стряхнуть, восстановить невинность… Схватило сердце, уже в который раз за последнее время…
Он повел машину между домиками поселка.
- Пусть черемуха сохнет дождем на ветру…
По улочке белой и мертвой шла высокая старуха, вся в черном… Это осталось… Белая улица и черная старуха…
- Пусть дождем опадают сирени…
На выезде из поселка его остановил гаишник – узнал – засуетился, заулыбался заискивающе…
- Все равно я отсюда тебя заберу
Шоссе было приличное, и он нажал на акселератор, вкладывая всю злость сегодняшнего утра в скорость...
- Во дворец, где играют свирели…
Его опять остановили, но на этот раз молча, не взглянув на талон, с наслаждением пробили дырку и, вежливо козырнув, отпустили. Он поехал не сразу, смотрел на гаишника… Тот занервничал, начал оправлять мундир, кашлянул многозначительно… Опять кольнуло сердце. Он вышел из машины, подобрал два камушка, положил их на обочину, на них пробитый талон, сверху поставил домиком права. Сел в машину и медленно выжал газ… Разъяренное лицо в зеркале превратилось в точку, исчезло…
Ему хотелось побыть одному. Впереди было несколько километров ровной и прямой дороги. Только на въезде в городок, у памятника, дорога резко уходила влево. А здесь метров через двести был поворот на проселок, который, попетляв, тоже уходил к памятнику. Проселком было немного длинней, но спокойней… Очень болело сердце…
Он начал догонять колонну бегунов в разноцветных майках и …
… Свернул с шоссе на проселок… Пальцы побежали по спине и впились… Проселок неожиданно оборвался и машина пошла прямо по болоту – две старухи, черная и зеленая, бросились к ней, но машина проскочила между – и пошла лесом, с яростным ревом вылетела на поляну – зеваки кикиморы и лешие порскнули по кустам, а Соловей - разбойник Главный и Змей Горыныч остановили драку, взяли руки по швам, осклабились выжидательно, но машина не остановилась, пролетела мимо и через Бог весть откуда здесь взявшийся перевал – грустный жираф лизнул ослепительную вершину и послал вслед машине прощальное «Еее» - влетела в полусожженую деревню, где усталые солдаты у стены расстреливали человека с четырьмя нашивками за ранения на рукаве, и успела, пролетела между строем и жертвой во время залпа, и пули прошили ее голубое тело – попали в колеса, в стекла, в сердце, в мотор – мотор взорвался и освободившиеся кони понесли его дальше, дальше – за горизонт…
… Бегуны проводили глазами пронесшуюся мимо с ревом машину, переглянулись насмешливо… Когда они минут через сорок добегут до памятника, там будут стоять люди, деревья вытянутся часовыми, буту подъезжать машины и спешить к этому месту облака, только она будет еще спать, детски улыбаясь во сне…
А сейчас они бегут и у них впереди ровная дорога без единого поворота…
суббота, 21 марта 2009 г.
Однажды к Сенсею пришёл ученик и спросил: что есть общество?
И ответил ему Cенсей:
"Общество - как река, в которой плавает говно. Если ты внутри неё - ты видишь смесь воды с говном. Если ты стоишь на берегу - ты видишь говно и не замечаешь воду, а если ты стоишь вдалеке - ты видишь воду и не замечаешь говно".
И ответил ему Cенсей:
"Общество - как река, в которой плавает говно. Если ты внутри неё - ты видишь смесь воды с говном. Если ты стоишь на берегу - ты видишь говно и не замечаешь воду, а если ты стоишь вдалеке - ты видишь воду и не замечаешь говно".
пятница, 20 марта 2009 г.
четверг, 19 марта 2009 г.
УЛЫБКА
В своей однокомнатной квартире в центре Москвы умирал не старый еще мужчина – ну пятьдесят шесть, разве это возраст? Умирал ни почему, болезней особенных не было, ничего больше того обычного набора советского человека в его возрасте: гастрит, грыжа, остеохондроз, один инфаркт в возрасте сорока пяти лет.
Нет, он еще мог замечательно вставать и ходить, покупал в магазине еду, что-то готовил и ел, ездил на работу. И только он один знал, что все это подходит к концу, что еще немного, и все – с чавкающим звуком уйдут в ванну остатки воды.
Сегодня был какой-то очередной немыслимый праздник. То ли день рождения, то ли Новый Год, то ли день прощения, он не знал. А может день накануне праздника. А может на следующий день после него. Это не имело никакого значения.
А надо было сходить, купить какой-нибудь еды, потому что пока не умер, есть-то надо. Деньги у него были, за жизнь скопил несколько тысяч долларов, а наследников не было.
Он оделся потеплее, на улице был мороз и вышел. Наверное, все-таки был праздник – его привычный магазин, где он покупал кулинарию, был закрыт, и пришлось идти на проспект.
Но и здесь ему тоже не повезло. Оставался большой супермаркет в самом конце улицы и он отправился туда. Вообще-то дома можно было найти чего-то поесть, по странной привычке он всегда хранил еду на несколько дней. Но то, что было дома - не хотелось, а, значит, он был еще жив.
На другой стороне улицы он увидел шашлычную. Здесь ресторанов было полно, но увидел он почему-то этот. Вошел, подошел к стойке с меню. Рядом с ним словно из воздуха материализовалась высокая женщина – метрдотель.
- Могу вам что-то посоветовать?
Он оглянулся на нее. Чересчур худая, чересчур высокая, с приятным лицом и дикой в своей сексуальности улыбкой.
- Посоветуйте, как дальше жить.
- С удовольствием. – сказала она.
То ли жить с удовольствием, то ли посоветует с удовольствием? На груди у нее висел бейджик «Администратор Татьяна Ностес».
- У нас вполне приемлемые цены и очень хороший повар.
В зале сидела всего еще одна семья муж, жена и ребенок.
- Хорошо, вы меня соблазнили – я сдаюсь.
Она провела его, усадила за стол, взяла куртку, дала меню.
- Вы вернетесь? – спросил он.
- Конечно.
Но вместо нее подошла маленькая кругленькая официантка. Он продиктовал ей заказ, цены были действительно невелики, а выбор большой. И стал ждать. Его Татьяна Ностес стояла с другими официантками, о чем-то трепались. Дверь с улицы отворилась, вошли какие-то люди. Он увидел, как она умеет материализовываться. Только что была тут у кухни и уже показывает что-то в меню новичкам, вот повела их к столику, сняла куртки, дала меню.
Маленькая, кругленькая принесла закуску. Все съедобно на вид и пристойно на вкус. Его Татьяна, пока он ел салат, надела пальто и направилась к выходу. В руках у нее почему-то была вилка и нож. Но навстречу ей опять вошла какая-то кампания и она, прямо так с вилкой и ножом в руках, все объяснила, показала в меню, проводила к столику и забрала куртки.
Принесли горячее. И оно тоже оказалось вполне съедобным. Даже вкусным. Он сидел, ел, ждал возвращения Татьяны, которая, наконец, со своим ножом и вилкой, куда-то вышла. Вернулась она минут через пять. Короткие светлые, наверное, крашенные волосы, лет тридцати с небольшим.
Когда маленькая принесла десерт, он попросил ее подозвать администратора. Та подошла со своей безумной улыбкой. Он уже понял, что так она улыбается всем.
И всегда.
- Что вы хотели?
- Я живу здесь недалеко, минут пять ходьбы. Если пойти по этому переулку, то метров через семьсот будет Т-образный перекресток, и вы свернете налево. Еще метров 100 и уткнетесь в мой дом. Зайдете во двор, третий подъезд, второй этаж, квартира тридцать восемь. Я вас буду ждать.
Она ничего не сказала, только странно посмотрела на него. Он подозвал маленькую, расплатился и вышел.
Как ни странно, она пришла. Было уже начало двенадцатого, когда запищал домофон. Он нажал на кнопку, не спрашивая, кто там, затем открыл входную дверь и ушел в комнату. Телевизор работал, передавали какую-то чушь. Он услышал лифт и вернулся в коридор. Она, смущенная, стояла на пороге.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, Татьяна. Давайте пальто.
- А я даже не знаю, как вас зовут.
- Это не имеет никакого значения. Проходите в комнату.
- Какая странная у вас квартира. Как будто нежилая.
- Садитесь.
- Вы только не подумайте, что я проститутка.
- А я и не думаю. Сколько вы получаете у себя в ресторане.
- Триста долларов, плюс премия иногда.
- Я хочу нанять вас на работу.
- Меня? На какую? Вы же меня совсем не знаете.
- Я хочу, чтобы вы поработали моей женой. – сказал он, не обращая внимания на ее слова.
Она разинула рот:
- Вы меня замуж зовете?
- Нет.
- Вы хотите со мною спать?
- Это – не главное.
- Тогда я не понимаю.
- Сейчас попробую объяснить. Я хочу, чтобы вы выполняли за сумму, которую мы с вами обговорим, все функции жены.
- Приготовить, постирать?
- На это у меня есть домработница.
- Секс? Но я могу и так с вами ночь провести – вы мне нравитесь.
- Нет, я же сказал - не только. Любовь, забота, нежность. Участие, поддержка…
- Вы сумасшедший?
- Ничуть. Мы же все прекрасно знаем, в чем состоит роль жены.
- Ну, в общем-то, да. Представляю себе.
- Вы замужем были?
- Была.
- Выгнали?
- Сам ушел.
- Значит, понимаете, о чем я.
- Потихонечку. А почему – я?
- Не знаю. Я сегодня сидел, смотрел на вас и подумал: «Если мне чего-то не хватает, и у меня достаточно денег, чтобы это купить, - значит нужно купить.
- И как это будет все выглядеть? Мне что, работу бросить? Жить здесь?
- Жить здесь, работу не бросайте, если не хотите, конечно, бросить сами. Жена же у человека может где-то работать. Даже обычно и работает. Я вам буду платить пятьсот долларов в месяц. Согласны?
- А когда приступать?
- Завтра, наверное. Вам же надо вещи сюда перевезти.
- А хотите, я сейчас вас… приласкаю?
- Нет, вы сейчас с улицы, с мороза. А мне хотелось бы, чтобы все было взаправду. Вы завтра работаете?
- Да. С одиннадцати до одиннадцати. Но, хотите, я поменяюсь и с утра приеду?
- Нет, вы если работать будете – работайте. Хорошо бы, наверное, было, если бы вы приехали с утра, до работы. Я схожу пораньше, сделаю вам ключ. А потом уеду куда-нибудь до позднего вечера, а вы после работы придете, переоденетесь, расположитесь здесь. Я приду где-нибудь в полдвенадцатого, а вы меня ждете. Как примерная жена. Договорились?
- Договорились.
Но когда на завтра, в десять часов Татьяна приехала с чемоданом, дверь ей никто не открыл. Она подняла бучу, соседи вызвали слесаря из домоуправления. Она настояла, чтоб дверь вскрыли и, когда они вошли, увидели, что он уже умер и лежит на диване с блаженной улыбкой на губах.
* * *
В своей однокомнатной квартире в центре Москвы умирал не старый еще мужчина – ну пятьдесят шесть, разве это возраст? Умирал ни почему, болезней особенных не было, ничего больше того обычного набора советского человека в его возрасте: гастрит, грыжа, остеохондроз, один инфаркт в возрасте сорока пяти лет.
Нет, он еще мог замечательно вставать и ходить, покупал в магазине еду, что-то готовил и ел, ездил на работу. И только он один знал, что все это подходит к концу, что еще немного, и все – с чавкающим звуком уйдут в ванну остатки воды.
Сегодня был какой-то очередной немыслимый праздник. То ли день рождения, то ли Новый Год, то ли день прощения, он не знал. А может день накануне праздника. А может на следующий день после него. Это не имело никакого значения.
А надо было сходить, купить какой-нибудь еды, потому что пока не умер, есть-то надо. Деньги у него были, за жизнь скопил несколько тысяч долларов, а наследников не было.
Он оделся потеплее, на улице был мороз и вышел. Наверное, все-таки был праздник – его привычный магазин, где он покупал кулинарию, был закрыт, и пришлось идти на проспект.
Но и здесь ему тоже не повезло. Оставался большой супермаркет в самом конце улицы и он отправился туда. Вообще-то дома можно было найти чего-то поесть, по странной привычке он всегда хранил еду на несколько дней. Но то, что было дома - не хотелось, а, значит, он был еще жив.
На другой стороне улицы он увидел шашлычную. Здесь ресторанов было полно, но увидел он почему-то этот. Вошел, подошел к стойке с меню. Рядом с ним словно из воздуха материализовалась высокая женщина – метрдотель.
- Могу вам что-то посоветовать?
Он оглянулся на нее. Чересчур худая, чересчур высокая, с приятным лицом и дикой в своей сексуальности улыбкой.
- Посоветуйте, как дальше жить.
- С удовольствием. – сказала она.
То ли жить с удовольствием, то ли посоветует с удовольствием? На груди у нее висел бейджик «Администратор Татьяна Ностес».
- У нас вполне приемлемые цены и очень хороший повар.
В зале сидела всего еще одна семья муж, жена и ребенок.
- Хорошо, вы меня соблазнили – я сдаюсь.
Она провела его, усадила за стол, взяла куртку, дала меню.
- Вы вернетесь? – спросил он.
- Конечно.
Но вместо нее подошла маленькая кругленькая официантка. Он продиктовал ей заказ, цены были действительно невелики, а выбор большой. И стал ждать. Его Татьяна Ностес стояла с другими официантками, о чем-то трепались. Дверь с улицы отворилась, вошли какие-то люди. Он увидел, как она умеет материализовываться. Только что была тут у кухни и уже показывает что-то в меню новичкам, вот повела их к столику, сняла куртки, дала меню.
Маленькая, кругленькая принесла закуску. Все съедобно на вид и пристойно на вкус. Его Татьяна, пока он ел салат, надела пальто и направилась к выходу. В руках у нее почему-то была вилка и нож. Но навстречу ей опять вошла какая-то кампания и она, прямо так с вилкой и ножом в руках, все объяснила, показала в меню, проводила к столику и забрала куртки.
Принесли горячее. И оно тоже оказалось вполне съедобным. Даже вкусным. Он сидел, ел, ждал возвращения Татьяны, которая, наконец, со своим ножом и вилкой, куда-то вышла. Вернулась она минут через пять. Короткие светлые, наверное, крашенные волосы, лет тридцати с небольшим.
Когда маленькая принесла десерт, он попросил ее подозвать администратора. Та подошла со своей безумной улыбкой. Он уже понял, что так она улыбается всем.
И всегда.
- Что вы хотели?
- Я живу здесь недалеко, минут пять ходьбы. Если пойти по этому переулку, то метров через семьсот будет Т-образный перекресток, и вы свернете налево. Еще метров 100 и уткнетесь в мой дом. Зайдете во двор, третий подъезд, второй этаж, квартира тридцать восемь. Я вас буду ждать.
Она ничего не сказала, только странно посмотрела на него. Он подозвал маленькую, расплатился и вышел.
Как ни странно, она пришла. Было уже начало двенадцатого, когда запищал домофон. Он нажал на кнопку, не спрашивая, кто там, затем открыл входную дверь и ушел в комнату. Телевизор работал, передавали какую-то чушь. Он услышал лифт и вернулся в коридор. Она, смущенная, стояла на пороге.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, Татьяна. Давайте пальто.
- А я даже не знаю, как вас зовут.
- Это не имеет никакого значения. Проходите в комнату.
- Какая странная у вас квартира. Как будто нежилая.
- Садитесь.
- Вы только не подумайте, что я проститутка.
- А я и не думаю. Сколько вы получаете у себя в ресторане.
- Триста долларов, плюс премия иногда.
- Я хочу нанять вас на работу.
- Меня? На какую? Вы же меня совсем не знаете.
- Я хочу, чтобы вы поработали моей женой. – сказал он, не обращая внимания на ее слова.
Она разинула рот:
- Вы меня замуж зовете?
- Нет.
- Вы хотите со мною спать?
- Это – не главное.
- Тогда я не понимаю.
- Сейчас попробую объяснить. Я хочу, чтобы вы выполняли за сумму, которую мы с вами обговорим, все функции жены.
- Приготовить, постирать?
- На это у меня есть домработница.
- Секс? Но я могу и так с вами ночь провести – вы мне нравитесь.
- Нет, я же сказал - не только. Любовь, забота, нежность. Участие, поддержка…
- Вы сумасшедший?
- Ничуть. Мы же все прекрасно знаем, в чем состоит роль жены.
- Ну, в общем-то, да. Представляю себе.
- Вы замужем были?
- Была.
- Выгнали?
- Сам ушел.
- Значит, понимаете, о чем я.
- Потихонечку. А почему – я?
- Не знаю. Я сегодня сидел, смотрел на вас и подумал: «Если мне чего-то не хватает, и у меня достаточно денег, чтобы это купить, - значит нужно купить.
- И как это будет все выглядеть? Мне что, работу бросить? Жить здесь?
- Жить здесь, работу не бросайте, если не хотите, конечно, бросить сами. Жена же у человека может где-то работать. Даже обычно и работает. Я вам буду платить пятьсот долларов в месяц. Согласны?
- А когда приступать?
- Завтра, наверное. Вам же надо вещи сюда перевезти.
- А хотите, я сейчас вас… приласкаю?
- Нет, вы сейчас с улицы, с мороза. А мне хотелось бы, чтобы все было взаправду. Вы завтра работаете?
- Да. С одиннадцати до одиннадцати. Но, хотите, я поменяюсь и с утра приеду?
- Нет, вы если работать будете – работайте. Хорошо бы, наверное, было, если бы вы приехали с утра, до работы. Я схожу пораньше, сделаю вам ключ. А потом уеду куда-нибудь до позднего вечера, а вы после работы придете, переоденетесь, расположитесь здесь. Я приду где-нибудь в полдвенадцатого, а вы меня ждете. Как примерная жена. Договорились?
- Договорились.
Но когда на завтра, в десять часов Татьяна приехала с чемоданом, дверь ей никто не открыл. Она подняла бучу, соседи вызвали слесаря из домоуправления. Она настояла, чтоб дверь вскрыли и, когда они вошли, увидели, что он уже умер и лежит на диване с блаженной улыбкой на губах.
* * *
среда, 18 марта 2009 г.
вторник, 17 марта 2009 г.
понедельник, 16 марта 2009 г.
ДОЖДЬ СКОРО...
- Мне нужно с тобой поговорить...
Я приподнимаюсь на песке и оглядываюсь. Пляж переполнен. Наташка лежит рядом, огромные итальянские очки закрывают почти все лицо. С востока медленно наползает огромная черная туча. Уже неделю она медленно движется из-за горизонта и на нее никто не хочет обращать внимание. Жарко.
- Мне нужно с тобой поговорить...
Неподалеку прямо на песке лежит женщина. Талию свою она, видимо, подарила троим детям, которые у самой кромки воды строят замки. Из песка. Белобрысый, самый маленький из них, подбирается к матери и трогает ее за плечо. Она поднимает голову и что-то сердито говорит. Малыш понуро плетется к замкам.
- Ты не хочешь со мной разговаривать?
Загорелые тела сливаются с песком и становятся волнами его. Первая от меня волна – Наташка. Бесконечная полоса песка. Ни деревца. Здесь явно было русло реки, теперь вода отступила и остался выжженный солнцем пляж. Повсюду на песке попадаются рыбьи хребты – то ли остатки пиршества отдыхающих, то ли следы агонии реки...
- Почему ты молчишь?
Иногда сквозь нависший зной долетают мерные звуки: насосная качает воду на поля. Наша насосная... моя насосная... Может быть, из хребтов на полях будут выращивать золотых рыбок? Тогда одна рыбка, чур, моя...
- Ты ведь давно знал, что это должно случиться...
Посреди пляжа форпостами цивилизации торчат две синенькие кабинки для переодевания. В одной – симпатичная девушка. Кабинки развалились еще до того, как их сюда поставили; девушка знает, что сквозь щели ее видно всю и взгляд ее, обращенный к реке, отрешен и пуст. Желтое и синее, золото, оправленное в сапфир... Мужчина слева впился взглядом в кабинку, рот его полуоткрыт. Девушка смотрит на реку, две белые полосы ее тела, ягоды ее сосков не принадлежат ей, их растаскивает мужское население пляжа...
- Каждому из нас нужно в какой-то момент решиться, сделать выбор...
Туча вроде еще приблизилась. Женщина без талии никак не заставит себя читать. Названия книги не видно, но по обложке узнаю – «Комплексная мелиорация». Я вижу, как мужественно дама отдирает свой взгляд от стоящих, сидящих, лежащих мужчин и опять утыкается в книгу, но... Она смотрит на мужчин, мужчины на девушку в кабинке, девушка на реку.
Я встаю и иду к воде.
- Ты всегда уходишь от серьезного разговора...
Хотел бы я посмотреть, как она будет переодеваться в дырявой кабинке, если меня не будет рядом...
Вода теплая, она едва доходит мне до щиколоток. В детстве, когда я не знал, что такое щиколотки, вода всегда и сразу доходила до колен. В детстве… Говорят, ранняя, детская влюбленность – признак гениальности. Если так, то я – гений, впрочем, других доказательств что-то не видно. Но влюблен я был всегда, сколько себя помню. Меня догоняет голос женщины без талии:
- Вы не видели моих детей? Трое с резиновыми кругами? Только отвернешься, их уже черти унесли... – она стоит по щиколотку в воде, как и я, только ближе к берегу.
...В детстве мы с Ленкой Клинковой бегали в кусты показывать друг другу «глупости». Галку Селиванову из старшей группы – мне было тогда шесть лет и я был готов носить ее на руках – я недавно встретил в электричке. Красивая женщина стала, вкус у меня был уже тогда. Не подошел, а она не узнала...
Я отдалился от берега уже метров на двадцать, а вода едва-едва достает колени. Гул насосной над рекой слышнее, он перекрывает гомон и писк на берегу. Туча движется все быстрее и быстрее...
... Отчаянные драки со Светкой Александровой в третьем и четвертом классе... Господи, как я ее любил. Однажды я нашел на полу мельхиоровый серпик – она носила его в волосах – и перед сном целовал его, лежа в постели. Через неделю я узнал, что она подарила его Ольке Потаповой. И выбросил без сожаления... Вода, наконец, добирается до края плавок.
... В Ольку я был влюблен позднее: в седьмом и восьмом. Откуда ей было знать, что среди множества рук, тискавших ее в раздевалке, были и мои, влюбленные... Она как-то очень быстро созрела тогда и стала объектом усиленного мужского внимания... Я оглядываюсь на берег. Девушки в кабинке уже нет, возвышается массивная голова и шея многопудовой тетки. Бедные зрители: после Бриджит Бардо – мадам Грицацуева. Хотя есть же любители и на таких женщин. Я к ним никогда не принадлежал. Однажды, уже после школы, я был влюблен в чудесную девушку с чудовищной фамилией: Жирнова. Она меня не замечала, от нее осталась только фраза: «Прежде чем задать вопрос, подумай: можешь ли ты сам на него ответить, могу ли я на него ответить и нужен ли тебе ответ на этот вопрос?»
Вода дошла до пояса, но я не плыву: я знаю, «по пояс» будет еще метров десять. Река здесь делает поворот и по-настоящему глубоко только у того берега, да и течение там сильное... На четвертом курсе я встретил Наташку. Мы живем вместе уже пять лет и ничего хорошего из этого не получается. Я знаю, у нее были интрижки и сейчас, когда я уезжаю в Москву, у нас, по-моему, кто-то ночует. А неделю назад и я познакомился с одной девушкой... Ничего у нас не было, но она хорошо смотрит на меня и я не знаю...
Вода, наконец, по грудь, и я плыву... Доплыву до буя и вернусь... На том берегу течение очень сильное и глубоко... Она приехала с проектировщиками – расширять и модернизировать насосную. Будем сеять рыбьи хребты в более широком масштабе... Я поднимаю голову: небо надо мной – черное... Надо спешить обратно. И я спешу. Плыть невозможно – слишком мелко, идти – слишком глубоко... Быстрей, быстрей, но как...
Женщина все стоит в воде:
- Вы не видели моих детей?
Наташки на пляже нет, под джинсами лежит записка: «Прощай. Я устала. Надо хоть раз в жизни быть честными, милый...» Я бреду к кабинке.
Бесконечный песок сменяется травой, туча уже везде – впереди, сверху, сзади - но дождя еще нет. Ох и ливанет... Меня догоняет женщина без талии.
- Ну что, нашли своих детей?
- Каких детей? – отвечает она, - Я незамужняя... Откуда у меня дети?
И дождь...
- Мне нужно с тобой поговорить...
Я приподнимаюсь на песке и оглядываюсь. Пляж переполнен. Наташка лежит рядом, огромные итальянские очки закрывают почти все лицо. С востока медленно наползает огромная черная туча. Уже неделю она медленно движется из-за горизонта и на нее никто не хочет обращать внимание. Жарко.
- Мне нужно с тобой поговорить...
Неподалеку прямо на песке лежит женщина. Талию свою она, видимо, подарила троим детям, которые у самой кромки воды строят замки. Из песка. Белобрысый, самый маленький из них, подбирается к матери и трогает ее за плечо. Она поднимает голову и что-то сердито говорит. Малыш понуро плетется к замкам.
- Ты не хочешь со мной разговаривать?
Загорелые тела сливаются с песком и становятся волнами его. Первая от меня волна – Наташка. Бесконечная полоса песка. Ни деревца. Здесь явно было русло реки, теперь вода отступила и остался выжженный солнцем пляж. Повсюду на песке попадаются рыбьи хребты – то ли остатки пиршества отдыхающих, то ли следы агонии реки...
- Почему ты молчишь?
Иногда сквозь нависший зной долетают мерные звуки: насосная качает воду на поля. Наша насосная... моя насосная... Может быть, из хребтов на полях будут выращивать золотых рыбок? Тогда одна рыбка, чур, моя...
- Ты ведь давно знал, что это должно случиться...
Посреди пляжа форпостами цивилизации торчат две синенькие кабинки для переодевания. В одной – симпатичная девушка. Кабинки развалились еще до того, как их сюда поставили; девушка знает, что сквозь щели ее видно всю и взгляд ее, обращенный к реке, отрешен и пуст. Желтое и синее, золото, оправленное в сапфир... Мужчина слева впился взглядом в кабинку, рот его полуоткрыт. Девушка смотрит на реку, две белые полосы ее тела, ягоды ее сосков не принадлежат ей, их растаскивает мужское население пляжа...
- Каждому из нас нужно в какой-то момент решиться, сделать выбор...
Туча вроде еще приблизилась. Женщина без талии никак не заставит себя читать. Названия книги не видно, но по обложке узнаю – «Комплексная мелиорация». Я вижу, как мужественно дама отдирает свой взгляд от стоящих, сидящих, лежащих мужчин и опять утыкается в книгу, но... Она смотрит на мужчин, мужчины на девушку в кабинке, девушка на реку.
Я встаю и иду к воде.
- Ты всегда уходишь от серьезного разговора...
Хотел бы я посмотреть, как она будет переодеваться в дырявой кабинке, если меня не будет рядом...
Вода теплая, она едва доходит мне до щиколоток. В детстве, когда я не знал, что такое щиколотки, вода всегда и сразу доходила до колен. В детстве… Говорят, ранняя, детская влюбленность – признак гениальности. Если так, то я – гений, впрочем, других доказательств что-то не видно. Но влюблен я был всегда, сколько себя помню. Меня догоняет голос женщины без талии:
- Вы не видели моих детей? Трое с резиновыми кругами? Только отвернешься, их уже черти унесли... – она стоит по щиколотку в воде, как и я, только ближе к берегу.
...В детстве мы с Ленкой Клинковой бегали в кусты показывать друг другу «глупости». Галку Селиванову из старшей группы – мне было тогда шесть лет и я был готов носить ее на руках – я недавно встретил в электричке. Красивая женщина стала, вкус у меня был уже тогда. Не подошел, а она не узнала...
Я отдалился от берега уже метров на двадцать, а вода едва-едва достает колени. Гул насосной над рекой слышнее, он перекрывает гомон и писк на берегу. Туча движется все быстрее и быстрее...
... Отчаянные драки со Светкой Александровой в третьем и четвертом классе... Господи, как я ее любил. Однажды я нашел на полу мельхиоровый серпик – она носила его в волосах – и перед сном целовал его, лежа в постели. Через неделю я узнал, что она подарила его Ольке Потаповой. И выбросил без сожаления... Вода, наконец, добирается до края плавок.
... В Ольку я был влюблен позднее: в седьмом и восьмом. Откуда ей было знать, что среди множества рук, тискавших ее в раздевалке, были и мои, влюбленные... Она как-то очень быстро созрела тогда и стала объектом усиленного мужского внимания... Я оглядываюсь на берег. Девушки в кабинке уже нет, возвышается массивная голова и шея многопудовой тетки. Бедные зрители: после Бриджит Бардо – мадам Грицацуева. Хотя есть же любители и на таких женщин. Я к ним никогда не принадлежал. Однажды, уже после школы, я был влюблен в чудесную девушку с чудовищной фамилией: Жирнова. Она меня не замечала, от нее осталась только фраза: «Прежде чем задать вопрос, подумай: можешь ли ты сам на него ответить, могу ли я на него ответить и нужен ли тебе ответ на этот вопрос?»
Вода дошла до пояса, но я не плыву: я знаю, «по пояс» будет еще метров десять. Река здесь делает поворот и по-настоящему глубоко только у того берега, да и течение там сильное... На четвертом курсе я встретил Наташку. Мы живем вместе уже пять лет и ничего хорошего из этого не получается. Я знаю, у нее были интрижки и сейчас, когда я уезжаю в Москву, у нас, по-моему, кто-то ночует. А неделю назад и я познакомился с одной девушкой... Ничего у нас не было, но она хорошо смотрит на меня и я не знаю...
Вода, наконец, по грудь, и я плыву... Доплыву до буя и вернусь... На том берегу течение очень сильное и глубоко... Она приехала с проектировщиками – расширять и модернизировать насосную. Будем сеять рыбьи хребты в более широком масштабе... Я поднимаю голову: небо надо мной – черное... Надо спешить обратно. И я спешу. Плыть невозможно – слишком мелко, идти – слишком глубоко... Быстрей, быстрей, но как...
Женщина все стоит в воде:
- Вы не видели моих детей?
Наташки на пляже нет, под джинсами лежит записка: «Прощай. Я устала. Надо хоть раз в жизни быть честными, милый...» Я бреду к кабинке.
Бесконечный песок сменяется травой, туча уже везде – впереди, сверху, сзади - но дождя еще нет. Ох и ливанет... Меня догоняет женщина без талии.
- Ну что, нашли своих детей?
- Каких детей? – отвечает она, - Я незамужняя... Откуда у меня дети?
И дождь...
воскресенье, 15 марта 2009 г.
суббота, 14 марта 2009 г.
пятница, 13 марта 2009 г.
Еще один рассказ
ВЕЧНАЯ БОЛЕЗНЬ.
Признаки радикулита обнаружены и у
египетских мумий.
Из медицинской энциклопедии.
Приступ радикулита прихватил Бармалея в воскресенье днем. Конечно, по жизни звали его не Бармалей, но фамилия его была – Бармалин и с детского сада кличка ему была уготована одна.
В воскресенье отключился свет в квартире, и пришлось Бармалею тащить стремянку. Дело было не в освещении – дневного света хватало на что угодно, просто отключился компьютер, а без него Бармалей жить не мог. Он пощелкал всеми выключателями, потом оттащил стремянку обратно, попробовал розетку, но тока не было и поволок стремянку опять к щитку.
Видимо, второго подвига и не выдержала его многострадальная спина. Почти сорок лет просидел Бармалей в конторе и никакие перемены и перестройки, его оттуда не выкурили, но сейчас он второй год был на пенсии, и спина мстила ему за сорокалетнюю неподвижность.
Свет он так и не наладил, только опять пощелкал выключателями и пошел по квартире проверять остальные розетки. На кухне одна, слава Богу, работала, он нашел три удлинителя и, соединив их, подключил свою «Тошибу». Бармалей сел к компьютеру, включил любимых «Героев» и быстренько выиграл новую игру, скачанную еще вчера в Интернете. Он посмотрел на часы, оставалось еще два часа до встречи с Алагаром. Сегодня, в воскресенье, а также каждый четверг, они несколько часов играли по сети.
Они никогда не видели друг друга живьем, никогда не разговаривали по телефону, хотя знали друг о друге немало. Как встретились в Интернете на игровом форуме где-то год назад, так и общались только в сети. Бармалей знал, что у Алагара есть жена, которую он не любит и бестолковая дочь восьми лет. А Алагар знал, что у Нобалкаса – такое имя было у Бармалея в играх – никого нет, что живет тот один, жена умерла, а с сыном они в ссоре.
Бармалей встал, чтобы пойти на кухню, выпить кефира и тут его и сложило пополам. Он завалился набок прямо там, где стоял, потом вспомнил, советы врача о том, что нужно расслабиться, перевернулся на спину и попытался выполнить совет.
Где-то наверху и слева заиграли музыку из «Семнадцати мгновений весны». Заиграли - слишком сильно сказано. Какая-то несчастная девчонка, Бармалей был уверен почему-то, что это девчонка, с утра до ночи пыталась научиться играть на пианино. Причем из всего музыкального богатства, из всех, как говорится, кладовых, она выбрала только две мелодии – из «Семнадцати мгновений» и из «Большой перемены» и терзала их все свободное время.
Бармалей иногда завидовал ее упорству, иногда сочувствовал, думая, что родители заставляют ее играть, но обычно повторение неумелых пассажей, вызывало в нем почти зубную боль. Так что сейчас музыка оказалась совсем не ко времени.
Ишиаса своего (так по научному назывался радикулит) Бармалей не боялся, он привык к нему и сжился. Надо было только соблюдать некоторые правила и терпеть. Сегодня он их нарушил, значит, теперь – терпи. Самое трудное – это надевать носки, но здесь Бармалею повезло – он их надел с утра. Кроме того, он придумал себе такую рогульку из шила и длинного гвоздя и, когда его прихватывало, надевал носки с ее помощью.
Сегодня надо было бы встать и выйти за хлебом, чтобы, когда начнется игра, ничего не отвлекало. Он попробовал подняться – с трудом, но получилось. Скрипя зубами, оделся и посмотрел на часы – времени, даже при его сегодняшнем ходе, должно было хватить.
Уже открывая дверь подъезда, Бармалей с удивлением заметил, что зачем-то взял с собою свою рогульку. Он сунул ее в карман и вышел. Поганый сосед из второго подъезда опять поставил свою машину так, что ее невозможно было обойти ни с какого боку. Надо было или лезть в снег, или, прижимаясь всем телом, вытирать грязь с этой мерзкой «девятки».
И Бармалей бы, наверное, не стал спорить. Один раз он сделал соседу замечание и едва не схлопотал по физиономии. С тех пор он присмирел и обтер бы своим пальто грязные дверцы, но только сегодня у него это не получилось – радикулит. Он сунулся вдоль машины, но неловко, поскользнулся и упал ногами прямо под колеса.
Выкарабкиваясь из-под нее, мокрый и злой, он случайно нащупал в кармане свою рогульку и с садистским наслаждением всадил шило в колесо «девятки». Оно почему-то тут же сломалось, оставив в руках только ручку. Вытащить железку обратно не получилось, и Бармалей оставил ее в колесе, посчитав, что купит в магазине новое шило. .
Путешествие до «Булочной» и обратно заняло у него почти сорок минут и закончилось полной победой – бородинский и круассаны к кофе лежали у него в пакете, когда он завернул во двор. Проклятой девятки на месте не было, и он спокойно вошел к себе в подъезд. До встречи с Алагаром оставалось почти полчаса.
Он, опять скрипя зубами, раздевался в коридоре и раздумывал, почему Алагар выбрал себе такое имя. Его собственное имя было предметом Бармалеевой гордости. Просмотрев всех героев игры, он так и не нашел никого, кто совпадал с его именем и фамилией. И тогда он взял одного из героев – Жабаркаса и видоизменил его так, что теперь в нем слышались его имя и фамилия – Николай Бармалин. Конечно, лучше было бы – Нибалкас, но тогда имя звучало как отрицание и напоминало выражение «не бельмеса», поэтому Бармалей остановился на этом варианте. Тем более, что в Нобалкасе звучало что-то от Нобеля и нобилитета.
Нужно было решить еще одну задачу – пристроиться с компьютером. Сидеть в таком состоянии было не очень хорошо, но Бармалей, пока шел, придумал выход. Компьютер у него был маленький – ноутбук, подаренный сыном еще до ссоры. Бармалей достал из шкафа вторую подушку, подложил ее под спину, комп пристроил возле и завалился на диван, поставив ноутбук себе на колени. Теперь он был совсем готов.
Но Алагар не появился в сети. Бармалей ждал его, играя сам с собой. Опять его мучили мгновениями весны и большими переменами, но Алагара не было, и Бармалей расстроенный пошел спать.
Не появился друг-соперник ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду. В четверг, идя из магазина с Интернетовской карточкой, Бармалей встретил у второго подъезда похороны. Он с удивлением увидел в гробу ненавистного соседа и, машинально перекрестившись, прочитал на венке «Дорогому Алексею от коллег». Бармалей постоял, пропуская процессию и, когда гроб уже грузили в автобус, услышал, как одна старушка у подъезда спросила другую: «Кто?» « Агарков из сорок второй, на машине разбился. Дочка его все на пианине тренируется» - ответила та.
И Бармалей заспешил домой. Сегодня ведь четверг…
ВЕЧНАЯ БОЛЕЗНЬ.
Признаки радикулита обнаружены и у
египетских мумий.
Из медицинской энциклопедии.
Приступ радикулита прихватил Бармалея в воскресенье днем. Конечно, по жизни звали его не Бармалей, но фамилия его была – Бармалин и с детского сада кличка ему была уготована одна.
В воскресенье отключился свет в квартире, и пришлось Бармалею тащить стремянку. Дело было не в освещении – дневного света хватало на что угодно, просто отключился компьютер, а без него Бармалей жить не мог. Он пощелкал всеми выключателями, потом оттащил стремянку обратно, попробовал розетку, но тока не было и поволок стремянку опять к щитку.
Видимо, второго подвига и не выдержала его многострадальная спина. Почти сорок лет просидел Бармалей в конторе и никакие перемены и перестройки, его оттуда не выкурили, но сейчас он второй год был на пенсии, и спина мстила ему за сорокалетнюю неподвижность.
Свет он так и не наладил, только опять пощелкал выключателями и пошел по квартире проверять остальные розетки. На кухне одна, слава Богу, работала, он нашел три удлинителя и, соединив их, подключил свою «Тошибу». Бармалей сел к компьютеру, включил любимых «Героев» и быстренько выиграл новую игру, скачанную еще вчера в Интернете. Он посмотрел на часы, оставалось еще два часа до встречи с Алагаром. Сегодня, в воскресенье, а также каждый четверг, они несколько часов играли по сети.
Они никогда не видели друг друга живьем, никогда не разговаривали по телефону, хотя знали друг о друге немало. Как встретились в Интернете на игровом форуме где-то год назад, так и общались только в сети. Бармалей знал, что у Алагара есть жена, которую он не любит и бестолковая дочь восьми лет. А Алагар знал, что у Нобалкаса – такое имя было у Бармалея в играх – никого нет, что живет тот один, жена умерла, а с сыном они в ссоре.
Бармалей встал, чтобы пойти на кухню, выпить кефира и тут его и сложило пополам. Он завалился набок прямо там, где стоял, потом вспомнил, советы врача о том, что нужно расслабиться, перевернулся на спину и попытался выполнить совет.
Где-то наверху и слева заиграли музыку из «Семнадцати мгновений весны». Заиграли - слишком сильно сказано. Какая-то несчастная девчонка, Бармалей был уверен почему-то, что это девчонка, с утра до ночи пыталась научиться играть на пианино. Причем из всего музыкального богатства, из всех, как говорится, кладовых, она выбрала только две мелодии – из «Семнадцати мгновений» и из «Большой перемены» и терзала их все свободное время.
Бармалей иногда завидовал ее упорству, иногда сочувствовал, думая, что родители заставляют ее играть, но обычно повторение неумелых пассажей, вызывало в нем почти зубную боль. Так что сейчас музыка оказалась совсем не ко времени.
Ишиаса своего (так по научному назывался радикулит) Бармалей не боялся, он привык к нему и сжился. Надо было только соблюдать некоторые правила и терпеть. Сегодня он их нарушил, значит, теперь – терпи. Самое трудное – это надевать носки, но здесь Бармалею повезло – он их надел с утра. Кроме того, он придумал себе такую рогульку из шила и длинного гвоздя и, когда его прихватывало, надевал носки с ее помощью.
Сегодня надо было бы встать и выйти за хлебом, чтобы, когда начнется игра, ничего не отвлекало. Он попробовал подняться – с трудом, но получилось. Скрипя зубами, оделся и посмотрел на часы – времени, даже при его сегодняшнем ходе, должно было хватить.
Уже открывая дверь подъезда, Бармалей с удивлением заметил, что зачем-то взял с собою свою рогульку. Он сунул ее в карман и вышел. Поганый сосед из второго подъезда опять поставил свою машину так, что ее невозможно было обойти ни с какого боку. Надо было или лезть в снег, или, прижимаясь всем телом, вытирать грязь с этой мерзкой «девятки».
И Бармалей бы, наверное, не стал спорить. Один раз он сделал соседу замечание и едва не схлопотал по физиономии. С тех пор он присмирел и обтер бы своим пальто грязные дверцы, но только сегодня у него это не получилось – радикулит. Он сунулся вдоль машины, но неловко, поскользнулся и упал ногами прямо под колеса.
Выкарабкиваясь из-под нее, мокрый и злой, он случайно нащупал в кармане свою рогульку и с садистским наслаждением всадил шило в колесо «девятки». Оно почему-то тут же сломалось, оставив в руках только ручку. Вытащить железку обратно не получилось, и Бармалей оставил ее в колесе, посчитав, что купит в магазине новое шило. .
Путешествие до «Булочной» и обратно заняло у него почти сорок минут и закончилось полной победой – бородинский и круассаны к кофе лежали у него в пакете, когда он завернул во двор. Проклятой девятки на месте не было, и он спокойно вошел к себе в подъезд. До встречи с Алагаром оставалось почти полчаса.
Он, опять скрипя зубами, раздевался в коридоре и раздумывал, почему Алагар выбрал себе такое имя. Его собственное имя было предметом Бармалеевой гордости. Просмотрев всех героев игры, он так и не нашел никого, кто совпадал с его именем и фамилией. И тогда он взял одного из героев – Жабаркаса и видоизменил его так, что теперь в нем слышались его имя и фамилия – Николай Бармалин. Конечно, лучше было бы – Нибалкас, но тогда имя звучало как отрицание и напоминало выражение «не бельмеса», поэтому Бармалей остановился на этом варианте. Тем более, что в Нобалкасе звучало что-то от Нобеля и нобилитета.
Нужно было решить еще одну задачу – пристроиться с компьютером. Сидеть в таком состоянии было не очень хорошо, но Бармалей, пока шел, придумал выход. Компьютер у него был маленький – ноутбук, подаренный сыном еще до ссоры. Бармалей достал из шкафа вторую подушку, подложил ее под спину, комп пристроил возле и завалился на диван, поставив ноутбук себе на колени. Теперь он был совсем готов.
Но Алагар не появился в сети. Бармалей ждал его, играя сам с собой. Опять его мучили мгновениями весны и большими переменами, но Алагара не было, и Бармалей расстроенный пошел спать.
Не появился друг-соперник ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду. В четверг, идя из магазина с Интернетовской карточкой, Бармалей встретил у второго подъезда похороны. Он с удивлением увидел в гробу ненавистного соседа и, машинально перекрестившись, прочитал на венке «Дорогому Алексею от коллег». Бармалей постоял, пропуская процессию и, когда гроб уже грузили в автобус, услышал, как одна старушка у подъезда спросила другую: «Кто?» « Агарков из сорок второй, на машине разбился. Дочка его все на пианине тренируется» - ответила та.
И Бармалей заспешил домой. Сегодня ведь четверг…
четверг, 12 марта 2009 г.
среда, 11 марта 2009 г.
Не анекдот и не история, но по-моему прикольно:
На португальском языке лингвошокирующей фразой будет: "В июле блинчиками
объесться" [In Juliо рidаrаs оhu#lоs].
На испанском: "Чёрное платье для моей внучки" [Трахе негро пара ми ниета].
На турецком: "Характер каждого быка" [Х#р манд аныб х*юб].
На арабском: "Семья моего брата - лучшая в стране" [Усрат ах*й атъ#бифи
бил@ди].
На китайском: "Грязно-серая лиса шаг за шагом возвращается в общежитие".
[Х*й лю лю х*ли #бу #бу х*й суши].
*=у
#=е
На португальском языке лингвошокирующей фразой будет: "В июле блинчиками
объесться" [In Juliо рidаrаs оhu#lоs].
На испанском: "Чёрное платье для моей внучки" [Трахе негро пара ми ниета].
На турецком: "Характер каждого быка" [Х#р манд аныб х*юб].
На арабском: "Семья моего брата - лучшая в стране" [Усрат ах*й атъ#бифи
бил@ди].
На китайском: "Грязно-серая лиса шаг за шагом возвращается в общежитие".
[Х*й лю лю х*ли #бу #бу х*й суши].
*=у
#=е
вторник, 10 марта 2009 г.
ЛЕС
Пора было возвращаться. Витька сидел на старом поваленном дереве на краю опушки и смотрел на лес. Тихо. Лес был стар настолько, что уже не ощущал своей старости и одиночества. У него был один партнер – небо. Далекое, как сестра в далеком городе, с которой давно не общаются и даже не переписываются, а лишь молчаливо помнят и в этом молчании - тепло.
Небо и лес. Все остальное: следы человеческой жизни, мелочи, случайные вещи – лес, даже не замечая этого, просто поглощал или превращал в себя. Остатки пищи шли на корм его жителям, случайный ботинок уже давно выглядел как старый ссохшийся корень, а потертые Витькины джинсы сквозь листву смотрелись цветами, ярко-синими и веселыми.
Здесь у опушки лес был сухой, хвойный. А дальше в низине становился густым и чужим. Витька больше любил этот, хвойный. Здесь были грибы, но дело не в грибах. Колоннада сосен, гладкие полы мхов были старинным, странным залом с зелеными люстрами крон и органом ветра.
«Конечно, храм, какая тут к черту мастерская…» – подумал Витька и глянул в другую сторону, отыскивая глазами мать. Ее белую косынку он увидел сразу. Мать шла по краю опушки, собирая грибы. Витька смотрел на нее. Лес был ей свой, хотя бывала она теперь здесь редко, только летом, когда снимала дачу. Лет тридцать пять, как она вышла замуж и уехала отсюда, но кровь звала ее назад и они с Витькой бывали здесь часто. Отец давно умер.
- Смотри, Вить, это медуница… Когда-то по латыни помнила… - мать держала в руках блеклый цветок. – Она вкусная, когда цветет, и запах… - она восторженно покрутила головой.
Витька улыбнулся:
- Уже запомнил, с прошлого раза. Садись, отдохни и назад тронемся … - он достал «Беломор», щелчком выбил папиросу. Размял ее…
- Все куришь.. Здоровья-то не жалко? – мать вздохнула, садясь рядом.
- Ма, я же говорил, как почувствую, что вредно, так и брошу…
- Может, тебе силы воли не хватает? Давай акупунктуру попробуем, у меня есть знакомая…
- Спасибо, ма… Я сам брошу, когда решу…
- Ну как знаешь… - мать отвернулась, обиделась.
Помолчали. Но ссориться ей не хотелось: Витька приезжал не часто.
- Устал?
- Не-а, в лесу хорошо…
- Я поговорить с тобой хотела…
- Ма, я же просил, не надо, я сам разберусь…
- И все-таки, хоть ты уже взрослый, послушай, что тебе старшие говорят: бери Анюту и переезжай ко мне… Хочешь в проходную, хочешь в дальнюю.. Нечего тебе там делать в чужом доме… Уже месяц, как она…
- Не надо, я прошу…
- Все надеешься – вернется?
Витька смял папиросу, затоптал огонек сапогом и встал:
- Пойдем…
- Ну, как знаешь... К тебе по-хорошему…
Витька молчал, тщательно вытирал сапог о траву
- Так, нам сюда. Правильно я говорю,Вить?…
- Если сюда, ма, мы к утру к Москве выйдем… Нам налево…
- Что ты все время со мной споришь? Я всегда отсюда в эту сторону иду.
- Ну, ладно… Давай поэкспериментируем… Сюда, говоришь? Пошли…
Они тронулись...
У матери была странная особенность: она отлично чувствовала лес, но совершенно в нем не ориентировалась. Однако упорно считала, что знает дорогу…
- Вить, ты смотри, я, может, ошибаюсь... Знаешь ведь, я путаюсь…
- Не-не, пойдем…
Лес расступился и сомкнулся за их спиной. Хвойник перешел в осинник, густой подлесок мешал идти… Вдалеке послышались выстрелы.
- Стреляют. Мне Елена Васильевна, хозяйка моя, говорила: на той неделе двое детей тут заблудились и пропали…
- Мы не дети…
- Одиноко мне, Вить, в пустой квартире… По Анютке я соскучилась…
Выстрелы приближались к ним.
« А может мы к ним?» – равнодушно подумал Витька, продолжая идти. Лес давно уже перестал быть похожим на залу: перекрученные серые ветви, сгнившие стволы, под ногами хлюпает…
- Если я уеду, ма, значит – все, конец, пойми меня…
- Но ведь это чужие люди, как ты можешь?
- Они Анюте такие же бабушка и дедушка, как и ты…
Лес опять расступился и они вышли на 50 метров левее учебного полигона, не огороженного только потому, что он был в самой чащобе и никому не приходило в голову, что к нему можно выйти лесом. Молоденький лейтенантик весь посерел, когда увидел их выходящими под пули.
Стреляли-то боевыми…
Пора было возвращаться. Витька сидел на старом поваленном дереве на краю опушки и смотрел на лес. Тихо. Лес был стар настолько, что уже не ощущал своей старости и одиночества. У него был один партнер – небо. Далекое, как сестра в далеком городе, с которой давно не общаются и даже не переписываются, а лишь молчаливо помнят и в этом молчании - тепло.
Небо и лес. Все остальное: следы человеческой жизни, мелочи, случайные вещи – лес, даже не замечая этого, просто поглощал или превращал в себя. Остатки пищи шли на корм его жителям, случайный ботинок уже давно выглядел как старый ссохшийся корень, а потертые Витькины джинсы сквозь листву смотрелись цветами, ярко-синими и веселыми.
Здесь у опушки лес был сухой, хвойный. А дальше в низине становился густым и чужим. Витька больше любил этот, хвойный. Здесь были грибы, но дело не в грибах. Колоннада сосен, гладкие полы мхов были старинным, странным залом с зелеными люстрами крон и органом ветра.
«Конечно, храм, какая тут к черту мастерская…» – подумал Витька и глянул в другую сторону, отыскивая глазами мать. Ее белую косынку он увидел сразу. Мать шла по краю опушки, собирая грибы. Витька смотрел на нее. Лес был ей свой, хотя бывала она теперь здесь редко, только летом, когда снимала дачу. Лет тридцать пять, как она вышла замуж и уехала отсюда, но кровь звала ее назад и они с Витькой бывали здесь часто. Отец давно умер.
- Смотри, Вить, это медуница… Когда-то по латыни помнила… - мать держала в руках блеклый цветок. – Она вкусная, когда цветет, и запах… - она восторженно покрутила головой.
Витька улыбнулся:
- Уже запомнил, с прошлого раза. Садись, отдохни и назад тронемся … - он достал «Беломор», щелчком выбил папиросу. Размял ее…
- Все куришь.. Здоровья-то не жалко? – мать вздохнула, садясь рядом.
- Ма, я же говорил, как почувствую, что вредно, так и брошу…
- Может, тебе силы воли не хватает? Давай акупунктуру попробуем, у меня есть знакомая…
- Спасибо, ма… Я сам брошу, когда решу…
- Ну как знаешь… - мать отвернулась, обиделась.
Помолчали. Но ссориться ей не хотелось: Витька приезжал не часто.
- Устал?
- Не-а, в лесу хорошо…
- Я поговорить с тобой хотела…
- Ма, я же просил, не надо, я сам разберусь…
- И все-таки, хоть ты уже взрослый, послушай, что тебе старшие говорят: бери Анюту и переезжай ко мне… Хочешь в проходную, хочешь в дальнюю.. Нечего тебе там делать в чужом доме… Уже месяц, как она…
- Не надо, я прошу…
- Все надеешься – вернется?
Витька смял папиросу, затоптал огонек сапогом и встал:
- Пойдем…
- Ну, как знаешь... К тебе по-хорошему…
Витька молчал, тщательно вытирал сапог о траву
- Так, нам сюда. Правильно я говорю,Вить?…
- Если сюда, ма, мы к утру к Москве выйдем… Нам налево…
- Что ты все время со мной споришь? Я всегда отсюда в эту сторону иду.
- Ну, ладно… Давай поэкспериментируем… Сюда, говоришь? Пошли…
Они тронулись...
У матери была странная особенность: она отлично чувствовала лес, но совершенно в нем не ориентировалась. Однако упорно считала, что знает дорогу…
- Вить, ты смотри, я, может, ошибаюсь... Знаешь ведь, я путаюсь…
- Не-не, пойдем…
Лес расступился и сомкнулся за их спиной. Хвойник перешел в осинник, густой подлесок мешал идти… Вдалеке послышались выстрелы.
- Стреляют. Мне Елена Васильевна, хозяйка моя, говорила: на той неделе двое детей тут заблудились и пропали…
- Мы не дети…
- Одиноко мне, Вить, в пустой квартире… По Анютке я соскучилась…
Выстрелы приближались к ним.
« А может мы к ним?» – равнодушно подумал Витька, продолжая идти. Лес давно уже перестал быть похожим на залу: перекрученные серые ветви, сгнившие стволы, под ногами хлюпает…
- Если я уеду, ма, значит – все, конец, пойми меня…
- Но ведь это чужие люди, как ты можешь?
- Они Анюте такие же бабушка и дедушка, как и ты…
Лес опять расступился и они вышли на 50 метров левее учебного полигона, не огороженного только потому, что он был в самой чащобе и никому не приходило в голову, что к нему можно выйти лесом. Молоденький лейтенантик весь посерел, когда увидел их выходящими под пули.
Стреляли-то боевыми…
понедельник, 9 марта 2009 г.
воскресенье, 8 марта 2009 г.
суббота, 7 марта 2009 г.
Сегодня у нас странная публикация. Разбирал старые файлы и нашел пьесу, написанную больше двадцати пяти лет назад. Перечитал, вроде ничего, так что решил опубликовать, (причем целиком, а не куском) без сяких изменений. Только орфографию кое-где поправил.
Читайте, если интересно, здесь
Читайте, если интересно, здесь
пятница, 6 марта 2009 г.
четверг, 5 марта 2009 г.
Вот еще рассказ:
ПОЗДНО.
Самолет приземлился в аэропорту Лас-Пальмаса столицы Гран Канарии и всех Канарских островов точно по расписанию в девять пятнадцать утра. Элегантно одетая дама – нехарактерный для этих мест и сезона серый деловой костюм, строгие серебристые туфли-лодочки – не пошла получать багаж, все ее вещи уместились в небольшой дорогой сумке. Она взяла такси и попросила отвезти ее в четырехзвездочный отель в Плайа де Инглез.
Здесь в рецепции она предъявила два ваучера от разных агентств и получила ключи от двух номеров – одного на третьем, второго – на седьмом этаже. На вопрос портье, когда она ждет гостей, которые будут жить во втором номере, дама не ответила ничего, уверенно отправилась в сторону лифта, из чего можно было заключить, что она здесь не в первый раз и поднялась на седьмой этаж. Молодой портье проводил ее недоуменным взглядом.
Через полчаса, переодевшись в более соответствующую условиям одежду – короткие джинсовые шорты, майку с глубоким вырезом и шлепанцы на босу ногу – дама появилась вновь. Она вышла из отеля, спустилась по лестнице к пляжу и пошла вдоль моря, провожаемая голодными взглядами пожилых немцев и «новых русских».
Приблизительно через восемьсот метров она остановилась, посмотрела на свою гостиницу, которая была видна между домами, на отели подступившие непосредственно к пляжу, на дюны вокруг себя и кивнула головой. Она расстегнула сумку, достала оттуда полотенце, сбросила верхнюю одежду и, натеревшись, кремом от загара, улеглась на песке.
Минут через сорок, перевернувшись за это время дважды со спины на живот и обратно, она посмотрела на часы, встала, побежала к морю, поплавала немного и вытряхнув из полотенца привычный канарский песок, вытерлась насухо. Одела майку на обнаженный торс, завернулась в полотенце, стянула мокрые купальные трусики и надела сухие. Затем прополоскала в море купальные, выжала и положила в сумку.
Она направилась не назад к своему отелю, а пошла напрямую через пляж. Через десять минут она вышла на площадку к торговому центру и зашла в китайский ресторан. Здесь она заняла столик на двоих и, не заглядывая в меню, попросила принести ей несколько блюд. Пиво и бокал вина, которые она заказала к обеду для себя пить не стала а вылила в стоящий рядом цветок. Пиво и коньяк, заказанные для неведомого партнера остались на краю стола. Она расплатилась за странный обед и вышла. Посмотрев на часы, она подошла к стоянке такси и отправилась в свой отель. Здесь она поднялась на седьмой этаж, приняла душ и завалилась спать.
Проснувшись через два часа, она отправилась в ванную, немножко «сделала лицо» и вышла в комнату. Открыв шкаф, достала легкое светло-голубое платье в стиле «кантри», надела его. К этому добавились белые носки и белые же туфельки на низком каблуке.
Она опять спустилась вниз, опять села на такси и отправилась в дорогой французский ресторан на другом конце города, где еще с утра заказала столик на двоих. Не просто – столик на двоих, а конкретный, стоявший у края веранды, рядом с невысокой пальмой.
Здесь она в одиночестве, хотя столик был опять накрыт на две персоны, поужинала. «Маргарита» и бокал вина опять были вылиты, только на этот раз в ведерко для шампанского, специально заказанное и принесенное. Она не стала даже заказывать десерт, расплатилась, подошла к эстраде, на которой тихонько играл на рояле старый негр. Какой-то мужчина приблизился к ней, видимо желая познакомиться, но она даже не обернулась на его голос, а, постояв еще пять минут у эстрады, вышла на улицу.
Опять такси до отеля, но на этот раз она поднялась только на второй этаж. Открыла дверь ключом, вошла в комнату, подошла к постели, сняла с нее покрывало, затем – одеяло, затем простыню. Достала из сумочки маленькие ножницы и не спеша разрезала всю простыню на мелкие кусочки. Затем вышла из номера, вернулась к лифту, поднялась на седьмой этаж и села в кресло на балконе.
Утро застало ее в том же самом кресле. Так и не сомкнув глаз и убедившись, что солнце встало уже довольно высоко над горизонтом, она посмотрела на часы, переоделась в строгий костюм, в котором приехала, побросала все свои вещи в сумку и спустилась вниз. Она попросила вызвать ей такси в аэропорт – в этот ранний час на стоянке машин могло еще не быть, расплатилась за разрезанную простыню и направилась к выходу.
- Она что – ненормальная? – спросила новая дежурная, принимая смену у старой. Зачем она разрезала простыню?
- Не знаю, - ответила старая дежурная, - но вот так я ее вижу здесь уже четвертый год.
********
ПОЗДНО.
Самолет приземлился в аэропорту Лас-Пальмаса столицы Гран Канарии и всех Канарских островов точно по расписанию в девять пятнадцать утра. Элегантно одетая дама – нехарактерный для этих мест и сезона серый деловой костюм, строгие серебристые туфли-лодочки – не пошла получать багаж, все ее вещи уместились в небольшой дорогой сумке. Она взяла такси и попросила отвезти ее в четырехзвездочный отель в Плайа де Инглез.
Здесь в рецепции она предъявила два ваучера от разных агентств и получила ключи от двух номеров – одного на третьем, второго – на седьмом этаже. На вопрос портье, когда она ждет гостей, которые будут жить во втором номере, дама не ответила ничего, уверенно отправилась в сторону лифта, из чего можно было заключить, что она здесь не в первый раз и поднялась на седьмой этаж. Молодой портье проводил ее недоуменным взглядом.
Через полчаса, переодевшись в более соответствующую условиям одежду – короткие джинсовые шорты, майку с глубоким вырезом и шлепанцы на босу ногу – дама появилась вновь. Она вышла из отеля, спустилась по лестнице к пляжу и пошла вдоль моря, провожаемая голодными взглядами пожилых немцев и «новых русских».
Приблизительно через восемьсот метров она остановилась, посмотрела на свою гостиницу, которая была видна между домами, на отели подступившие непосредственно к пляжу, на дюны вокруг себя и кивнула головой. Она расстегнула сумку, достала оттуда полотенце, сбросила верхнюю одежду и, натеревшись, кремом от загара, улеглась на песке.
Минут через сорок, перевернувшись за это время дважды со спины на живот и обратно, она посмотрела на часы, встала, побежала к морю, поплавала немного и вытряхнув из полотенца привычный канарский песок, вытерлась насухо. Одела майку на обнаженный торс, завернулась в полотенце, стянула мокрые купальные трусики и надела сухие. Затем прополоскала в море купальные, выжала и положила в сумку.
Она направилась не назад к своему отелю, а пошла напрямую через пляж. Через десять минут она вышла на площадку к торговому центру и зашла в китайский ресторан. Здесь она заняла столик на двоих и, не заглядывая в меню, попросила принести ей несколько блюд. Пиво и бокал вина, которые она заказала к обеду для себя пить не стала а вылила в стоящий рядом цветок. Пиво и коньяк, заказанные для неведомого партнера остались на краю стола. Она расплатилась за странный обед и вышла. Посмотрев на часы, она подошла к стоянке такси и отправилась в свой отель. Здесь она поднялась на седьмой этаж, приняла душ и завалилась спать.
Проснувшись через два часа, она отправилась в ванную, немножко «сделала лицо» и вышла в комнату. Открыв шкаф, достала легкое светло-голубое платье в стиле «кантри», надела его. К этому добавились белые носки и белые же туфельки на низком каблуке.
Она опять спустилась вниз, опять села на такси и отправилась в дорогой французский ресторан на другом конце города, где еще с утра заказала столик на двоих. Не просто – столик на двоих, а конкретный, стоявший у края веранды, рядом с невысокой пальмой.
Здесь она в одиночестве, хотя столик был опять накрыт на две персоны, поужинала. «Маргарита» и бокал вина опять были вылиты, только на этот раз в ведерко для шампанского, специально заказанное и принесенное. Она не стала даже заказывать десерт, расплатилась, подошла к эстраде, на которой тихонько играл на рояле старый негр. Какой-то мужчина приблизился к ней, видимо желая познакомиться, но она даже не обернулась на его голос, а, постояв еще пять минут у эстрады, вышла на улицу.
Опять такси до отеля, но на этот раз она поднялась только на второй этаж. Открыла дверь ключом, вошла в комнату, подошла к постели, сняла с нее покрывало, затем – одеяло, затем простыню. Достала из сумочки маленькие ножницы и не спеша разрезала всю простыню на мелкие кусочки. Затем вышла из номера, вернулась к лифту, поднялась на седьмой этаж и села в кресло на балконе.
Утро застало ее в том же самом кресле. Так и не сомкнув глаз и убедившись, что солнце встало уже довольно высоко над горизонтом, она посмотрела на часы, переоделась в строгий костюм, в котором приехала, побросала все свои вещи в сумку и спустилась вниз. Она попросила вызвать ей такси в аэропорт – в этот ранний час на стоянке машин могло еще не быть, расплатилась за разрезанную простыню и направилась к выходу.
- Она что – ненормальная? – спросила новая дежурная, принимая смену у старой. Зачем она разрезала простыню?
- Не знаю, - ответила старая дежурная, - но вот так я ее вижу здесь уже четвертый год.
********
среда, 4 марта 2009 г.
вторник, 3 марта 2009 г.
Еще один рассказ
ПЕСЕНКА.
Они встретились у памятника Пушкину, там, где и положено встречаться всем Московским влюбленным. И не важно, что встреча их была случайной, что до этого они знакомы были много лет, но уже лет шесть не виделись, что она была просто подругой его бывшей жены. Неважно было и то, что ему надо было на Маяковку, а ей - на Камергерский.
Они просто спустились в подземный переход, она взяла его под руку («Откуда она знает, что я люблю, чтобы женщина со мною шла под руку?» - подумал он.) и, минуя «Макдональдс» пошли по бульвару. Говорить им обоим было не о чем, хотя у них было довольно много общих знакомых, но было совсем не интересно обсуждать их, а то о чем было интересно говорить, было слишком важным для слов.
Поэтому они, не спеша, шли молча, почти не глядя друг на друга. Она сплела свои пальцы с его и таким образом, они, уже через совсем короткое время, шли не под руку, но это почему-то его совсем не раздражало.
У памятника Есенину она вдруг остановилась, посмотрела на бронзового поэта и улыбнулась.
- Я когда вижу Есенина или стихи его читаю, всегда вспоминаю тебя. – сказала она.
- Почему?
- Он такой же нежный, как ты…
- Откуда ты знаешь, какой я, ведь мы с тобой никогда не были вместе?
- Знаю и все. – ответила она.
Они, опять не спеша, пошли дальше, миновали писающего Тимирязева, свернули, не сговариваясь, на Малую Никитскую, затем практически сразу - на Сиридоновку. Тихонько падал снег такой красивый, как будто его только что придумал гениальный художник. У памятника Блоку они опять остановились.
- А у меня та же история с Блоком. – сказал он то ли серьезно, то ли чтобы подразнить ее.
- Какая?
- Я тебя вспоминаю…
- Почему?
- Не знаю.
- А все же?
- Может потому, что он был такой же странный как ты?
- Ты надо мной смеешься?
Он промолчал, только крепче сжал ее руку. Они прошли дальше по Спиридоновке, мимо Патриарших свернули на Малую Бронную, и по ней вышли на Садовое.
- Сколько у тебя детей? – спросил он.
- Двое.
- Они смешные?
- Очень. Хотя старший уже почти взрослый – десять лет все-таки. А ты один?
- Один.
Они опять замолчали, молча прошли мимо Маяковского, повернули направо, на Тверскую. Когда они проходили мимо театра Станиславского, он почему-то рассказал ей, что сюда, больше тридцати лет назад, он пришел впервые сам, без мамы, без класса - один. Она ничего не сказала, молча погладила его руку.
Остановились на Пушкинской. Все их путешествие, как они не старались тянуть время, заняло только пятьдесят минут.
- Смотри, - вдруг сказала она. - Пушкина зовут Александр Сергеевич?
- Да, вроде. – ему понравилось, что она сказала «зовут», а не «звали».
- Есенина – Сергей Александрович?
- Вне всякого сомнения.
- А Блока - Александр Александрович?
- И это – правда
- Получается, что Есенин и Блок – дети Пушкина. Или они все друг другу отцы и сыновья: Есенин – отец Пушкина, Пушкин – отец Блока, а Блок – Есенина.
- А Маяковский?
- Маяковский – выпадает… – она заплакала.
Он сделал к ней шаг, взял ее лицо в свои ладони и языком собрал слезы с глаз, ощущая кончиками пальцев, как пульсирует кровь в ее теле.
- Ну вот, я же правду говорила, что ты - очень нежный.
И она заспешила на Камергерский, а он – двинулся на Маяковку. И на всю жизнь запомнил ощущение в кончиках пальцев и иногда смотрел на них, как на друзей-заговорщиков и разговаривал с ними.
*********************
ПЕСЕНКА.
Они встретились у памятника Пушкину, там, где и положено встречаться всем Московским влюбленным. И не важно, что встреча их была случайной, что до этого они знакомы были много лет, но уже лет шесть не виделись, что она была просто подругой его бывшей жены. Неважно было и то, что ему надо было на Маяковку, а ей - на Камергерский.
Они просто спустились в подземный переход, она взяла его под руку («Откуда она знает, что я люблю, чтобы женщина со мною шла под руку?» - подумал он.) и, минуя «Макдональдс» пошли по бульвару. Говорить им обоим было не о чем, хотя у них было довольно много общих знакомых, но было совсем не интересно обсуждать их, а то о чем было интересно говорить, было слишком важным для слов.
Поэтому они, не спеша, шли молча, почти не глядя друг на друга. Она сплела свои пальцы с его и таким образом, они, уже через совсем короткое время, шли не под руку, но это почему-то его совсем не раздражало.
У памятника Есенину она вдруг остановилась, посмотрела на бронзового поэта и улыбнулась.
- Я когда вижу Есенина или стихи его читаю, всегда вспоминаю тебя. – сказала она.
- Почему?
- Он такой же нежный, как ты…
- Откуда ты знаешь, какой я, ведь мы с тобой никогда не были вместе?
- Знаю и все. – ответила она.
Они, опять не спеша, пошли дальше, миновали писающего Тимирязева, свернули, не сговариваясь, на Малую Никитскую, затем практически сразу - на Сиридоновку. Тихонько падал снег такой красивый, как будто его только что придумал гениальный художник. У памятника Блоку они опять остановились.
- А у меня та же история с Блоком. – сказал он то ли серьезно, то ли чтобы подразнить ее.
- Какая?
- Я тебя вспоминаю…
- Почему?
- Не знаю.
- А все же?
- Может потому, что он был такой же странный как ты?
- Ты надо мной смеешься?
Он промолчал, только крепче сжал ее руку. Они прошли дальше по Спиридоновке, мимо Патриарших свернули на Малую Бронную, и по ней вышли на Садовое.
- Сколько у тебя детей? – спросил он.
- Двое.
- Они смешные?
- Очень. Хотя старший уже почти взрослый – десять лет все-таки. А ты один?
- Один.
Они опять замолчали, молча прошли мимо Маяковского, повернули направо, на Тверскую. Когда они проходили мимо театра Станиславского, он почему-то рассказал ей, что сюда, больше тридцати лет назад, он пришел впервые сам, без мамы, без класса - один. Она ничего не сказала, молча погладила его руку.
Остановились на Пушкинской. Все их путешествие, как они не старались тянуть время, заняло только пятьдесят минут.
- Смотри, - вдруг сказала она. - Пушкина зовут Александр Сергеевич?
- Да, вроде. – ему понравилось, что она сказала «зовут», а не «звали».
- Есенина – Сергей Александрович?
- Вне всякого сомнения.
- А Блока - Александр Александрович?
- И это – правда
- Получается, что Есенин и Блок – дети Пушкина. Или они все друг другу отцы и сыновья: Есенин – отец Пушкина, Пушкин – отец Блока, а Блок – Есенина.
- А Маяковский?
- Маяковский – выпадает… – она заплакала.
Он сделал к ней шаг, взял ее лицо в свои ладони и языком собрал слезы с глаз, ощущая кончиками пальцев, как пульсирует кровь в ее теле.
- Ну вот, я же правду говорила, что ты - очень нежный.
И она заспешила на Камергерский, а он – двинулся на Маяковку. И на всю жизнь запомнил ощущение в кончиках пальцев и иногда смотрел на них, как на друзей-заговорщиков и разговаривал с ними.
*********************
понедельник, 2 марта 2009 г.
А сегодня не анекдот, а история, надо же оправдывать название ссылки. Да и история эта почище анекдота:
После остановки с целью пропустить стаканчик в нелегальном баре, водитель автобуса в Зимбабве обнаружил, что 20 психиатрических пациентов, которых он вез из Хараре в Булавайо, сбежали. Не желая признать свое упущение, водитель поехал на ближайшую остановку и предложил всем бесплатный проезд. Он затем доставил всех в психушку, сказав персоналу, что пациенты беспокойные и склонны рассказывать странные истории. Для выяснения понадобилось 3 дня.
После остановки с целью пропустить стаканчик в нелегальном баре, водитель автобуса в Зимбабве обнаружил, что 20 психиатрических пациентов, которых он вез из Хараре в Булавайо, сбежали. Не желая признать свое упущение, водитель поехал на ближайшую остановку и предложил всем бесплатный проезд. Он затем доставил всех в психушку, сказав персоналу, что пациенты беспокойные и склонны рассказывать странные истории. Для выяснения понадобилось 3 дня.
воскресенье, 1 марта 2009 г.
А сейчас - новый рассказ. Он был правда, опубликован в альманахе "Меценат и мир", но я не думаю, что на свете много читателей, которые знают это издание.
ВЫБОРЫ
- Ну, так и что вы от меня хотите? – спросил Организатор Ритуалов, откидываясь на спинку кресла и закуривая.
- Смешной вопрос. – ответил Мэр, продолжая с любопытством разглядывать сидящего напротив небольшого роста очкарика. - Победить на выборах.
- Тогда почему вы обратились ко мне, а не к кому-нибудь из новомодных пиаровцев? Многие из них - весьма дельные ребята.
- Так я и обратился к вам по их совету. Точнее по совету своего личного эксперта. Он сказал, что тот поворот в предвыборной кампании, о котором я думаю, сможете обеспечить мне только вы.
- У вас есть свое представление, как все должно происходить?
- Только в общих чертах. Идея, так сказать.
- И как к ней относится ваш эксперт?
- С пониманием. Он считает, что моя затея – слишком рискованная, но убежден, что реализованная с вашей помощью, она может сильно повлиять на рейтинг. В лучшую сторону, безусловно.
- Поделитесь?
- Идеей? Безусловно. Дело в том, что я… Как бы это сказать… Совершил некое преступление. Много лет назад, по молодости и глупости. Весь город об этом знает, срок ответственности давно истек, уголовное наказание мне не грозит.
- Так в чем же дело?
- Вся предвыборная кампания моего основного конкурента построена на этом моем преступлении. И проходит она весьма успешно. Он где-то с год назад вернул в город то, что исчезло из него с моей помощью несколько лет назад и бьет меня этим сейчас, как дубиной по голове. Если бы он не вернул это в город, никто бы и не вспомнил о пропаже. А теперь я ничего не могу с ним поделать. Не могу привлечь его к ответственности за клевету – потому что все знают, что это правда. А он нагоняет и нагоняет, давит и давит. «Посмотрите, какого человека мы имеем сегодня на главном посту в городе. Как он может вами управлять? Ну, четыре года назад, понятно, мы ничего о нем не знали. Но теперь?…» Ну, и так далее.
- И чем в этой ситуации я могу вам помочь?
- Я хочу публично покаяться.
- Что? – глаза за стеклами очков широко раскрылись
- Вы прекрасно слышали, что я сказал.
- Это правда. Но дайте подумать.
- Думайте.
Маленький человек встал, затянулся сигаретой и побежал по комнате. Конечно, он просто шел, но делал это так быстро и мелко, что было полное ощущение, что это он так бегает.
- Сколько у нас есть времени?
- Месяца полтора. От силы два.
- А когда выборы?
- Через два с половиной месяца. Но я не хочу устраивать покаяние под самые выборы. Иначе будет ощущение, что я это делаю под его давлением. А если задолго до – эффект пропадет.
- Эффект пропадет. – задумчиво сказал Организатор ритуалов. – Мои услуги, вы знаете, вещь не дешевая. И слушаться меня надо безоговорочно.
- Заранее согласен. Так вы подписываетесь?
- Думаю, да. Но мне хотелось бы знать, что вы все-таки совершили? Тогда, много лет назад. По молодости и глупости.
- Украл раку с мощами из музея и продал ее какому-то американцу.
Прошло два месяца. Весь город был обклеен афишами, приглашающими жителей на празднование Дня Мира и Любви на ратушную площадь. Горожане читали, хмыкали, но в основном собирались идти – всем было интересно, что придумал Мэр и его команда для поддержания падающего рейтинга.
Организатор Ритуалов за это время развил бурную деятельность. Первый месяц, правда, он почти безвылазно просидел в городском музее и архиве, копаясь в старых бумажках. Наконец, он нашел, то, что надо. Оказывается около пятисот лет назад, на главной площади города при посредничестве святого Мариона произошло примирение двух враждующих рыцарских кланов, беспрерывная на протяжении почти тридцати лет война между которыми, едва не погубила город. Примирение завершилось свадьбой дочери графа Родерика с сыном маркиза Гийома. Вот пятисотлетие этого события и предложил праздновать маленький очкарик.
Был еще некий сюжет, найденный им в архиве. Но об этом не оповещали никого, кроме Мэра и одного двух ближайших его помощников. Он принял обе части плана и даже пообещал научиться сносно сидеть в седле.
Накануне в субботу приготовления были завершены. Все оформление площади развешено и расставлено, все костюмы готовы, все участники процессии выучили где, когда и за кем они должны следовать. Предполагалось, что именитые люди города, духовенство и за ними все желающие пройдут процессией от восстановленного после войны собора вокруг всей площади и возле ратуши взойдут на заранее построенный помост.
Туда на лошадях и в рыцарских плащах поверх современных костюмов должны были въехать Мэр и Претендент и помириться. Роль примирителя должны были исполнить мощи святого Мариона, когда-то чуть не погибшие в соборе во время бомбежки, потом долго забытыми лежавшие в музее. Потом они-то как раз и были украдены и проданы нынешним Мэром и выкуплены и возвращены в город его соперником.
После возвращения мощам повезло больше. Они попали не в музей за красоту серебряного ларца, а кто-то из священников еще помнил, что это именно мощи местного святого и они по праву заняли место в соборе. Сейчас во время процессии духовенство должно было пронести их вокруг всей площади и установить на помосте, и, стоя по обе стороны от раки, Мэр и Претендент и должны были произнести слова о дружбе и мире. Для чего нужен небольшой помост рядом с первым никто не знал.
Ответ от Претендента о согласии на участие в процессии и ритуале получен так и не был, и тогда решили действовать в соответствии со вторым вариантом сценария – объявить, что Претендент не явился, не смотря на приглашение. Впрочем, оставалась еще надежда, что он одумается. Слишком не выгоден ему был отказ. Да и возможность покрасоваться на виду у всего города и сказать своим будущим избирателям несколько умных слов, терять было нельзя.
И действительно Мэр, готовясь в углу площади уже за спинами прошедшей процессии, сесть на коня, увидел Претендента в другом углу, занятого тем же самым. По сценарию Мэр должен был подняться на помост первым и поэтому он, не дожидаясь соперника, вскочил в седло и поскакал через проход, заранее сделанный в людской толпе полицейскими.
Но где-то на середине пандуса, ведущего к помосту, лошадь Мэра вдруг встала на дыбы, едва не выбросив всадника на землю. Он развернул ее и попробовал опять - с тем же результатом. Еще раз – и снова тоже самое. Тогда Мэр спешился, отдал лошадь заранее согласованному человеку и, звеня шпорами, прицепленными к современным ботинкам (на этой детали особенно настаивал Организатор Ритуалов) поднялся на маленький помост.
- Уважаемые дамы и господа, жители города и его гости. – начал Мэр свою речь. – Сегодня мы собрались здесь, чтобы отметить праздник Мира и любви.
Толпа задвигалась и зашумела.
- Всем известно, что почти пятьсот лет назад, - продолжал Мэр, не обращая внимания на шум. - здесь на этой самой площади при посредничестве святого Мариона примирились два старых врага - граф Родерик и маркиз Гийом. Но мало кто знает, что четыреста лет назад здесь, на этой же площади произошло еще одно знаменательное событие. Праправнук маркиза Гийома маркиз Роджер должен был сочетаться браком с прекрасной Магдаленой, праправнучкой графа Родерика. И вот, когда он, как я сегодня, пытался въехать на помост, где стояли мощи святого Мариона (толпа опять зашумела), его конь, как и мой сегодня, встал на полпути и не смог подняться по пандусу.
Теперь народ напряженно молчал, ожидая продолжения. Всем стало интересно. Претендент, сидя верхом, злился, так как почувствовал, что его надули. Но Мэр повернулся к Претенденту и жестом пригласил его на помост:
- Поднимайтесь, пожалуйста. Я, надеюсь, сейчас к вам присоединюсь.
Дождавшись, пока претендент без проблем поднялся на помост и спешился, Мэр продолжил:
- И так же, как сегодня, трижды пытался маркиз подняться по пандусу и так и не смог. И тогда настоятель собора подошел к нему, и что-то шепнул ему на ухо. Маркиз отрицательно покачал головой, но священник настаивал и тогда Роджер, решившись поднялся на небольшой помост, предназначенный для гостей и, встав на колени, покаялся в совершенном им когда-то преступлении. И это подействовало. Получив прощение и отпущение грехов у настоятеля, он смог подняться на основной помост, где и произошла помолвка, а затем уже в самом соборе и свадьба.
По толпе пронесся шепот и хихиканье.
- И я сегодня, подражая маркизу Роджеру, хочу покаяться перед этими святыми мощами, сограждане, в своем преступлении. Много лет назад я украл эти самые мощи из музея, и продал их некоему заезжему коллекционеру. (тут наступал самый трудный момент – нужно было снять с себя вину, не оправдываясь) И не имеет значения, что я не знал, что это мощи, а не просто красивая шкатулка, и не имеет значения, что тогда все об этом забыли, моя вина – это моя вина. Я бесконечно благодарен своему уважаемому сопернику, за то, что он нашел силы, время и деньги, чтобы вернуть эту великую реликвию в наш город.
Уважаемый соперник уже несколько минут старательно улыбаясь, внутренне скрипел зубами от отчаяния, понимая, что проигрывает вчистую. Мэр встал на колени, наклонил микрофон к себе и продолжил:
- Итак, дорогие сограждане, каюсь, что совершил некогда этот проступок. Простите меня.
Организатор Ритуалов облегченно вздохнул. Все прошло как надо. Были у него, правда, смутные опасения, о которых он не раз говорил Мэру. Но тот не хотел его слушать, так как ему очень нравилось все, что придумал этот очкарик. Но того, что произошло дальше, не ожидал даже он.
- А еще каюсь в том, - сказал Мэр, не вставая с колен, - что украл у города за время своего мэрства двести тысяч долларов.
На площади все стихло. Претендент, не понимая, что происходит, попытался взять всю ситуацию в свои руки. Он шагнул к микрофону и сказал:
- А я каюсь, что вместе со своим отцом, мы полностью разорили брата моей жены, чтобы завладеть его долей наследства.
Это было уже просто как гром среди ясного неба. Из толпы вдруг послышался мужской голос:
- Каюсь, что соблазнил свою племянницу и теперь она ждет от меня ребенка.
Стоящая рядом с человеком женщина ударила его по щеке, но вдруг сама сказала:
- Каюсь, что отдала своего вполне здорового отца в дом престарелых, чтобы он не мешал жить мне так, как я хочу.
И тут словно прорвало. Со всех сторон посыпалось «Каюсь», «Каюсь», «Простите меня». Организатор ритуалов махнул рукой и пошел с площади. Сзади слышались истерический смех, звуки ударов, плач.
Когда он через два часа входил в купе своего поезд, он только радовался, что едет, а не летит. Потому что поезд был проходящим и, в отличие от самолета, не требовал ухода от жителей города. А город был полностью парализован
* * *.
ВЫБОРЫ
- Ну, так и что вы от меня хотите? – спросил Организатор Ритуалов, откидываясь на спинку кресла и закуривая.
- Смешной вопрос. – ответил Мэр, продолжая с любопытством разглядывать сидящего напротив небольшого роста очкарика. - Победить на выборах.
- Тогда почему вы обратились ко мне, а не к кому-нибудь из новомодных пиаровцев? Многие из них - весьма дельные ребята.
- Так я и обратился к вам по их совету. Точнее по совету своего личного эксперта. Он сказал, что тот поворот в предвыборной кампании, о котором я думаю, сможете обеспечить мне только вы.
- У вас есть свое представление, как все должно происходить?
- Только в общих чертах. Идея, так сказать.
- И как к ней относится ваш эксперт?
- С пониманием. Он считает, что моя затея – слишком рискованная, но убежден, что реализованная с вашей помощью, она может сильно повлиять на рейтинг. В лучшую сторону, безусловно.
- Поделитесь?
- Идеей? Безусловно. Дело в том, что я… Как бы это сказать… Совершил некое преступление. Много лет назад, по молодости и глупости. Весь город об этом знает, срок ответственности давно истек, уголовное наказание мне не грозит.
- Так в чем же дело?
- Вся предвыборная кампания моего основного конкурента построена на этом моем преступлении. И проходит она весьма успешно. Он где-то с год назад вернул в город то, что исчезло из него с моей помощью несколько лет назад и бьет меня этим сейчас, как дубиной по голове. Если бы он не вернул это в город, никто бы и не вспомнил о пропаже. А теперь я ничего не могу с ним поделать. Не могу привлечь его к ответственности за клевету – потому что все знают, что это правда. А он нагоняет и нагоняет, давит и давит. «Посмотрите, какого человека мы имеем сегодня на главном посту в городе. Как он может вами управлять? Ну, четыре года назад, понятно, мы ничего о нем не знали. Но теперь?…» Ну, и так далее.
- И чем в этой ситуации я могу вам помочь?
- Я хочу публично покаяться.
- Что? – глаза за стеклами очков широко раскрылись
- Вы прекрасно слышали, что я сказал.
- Это правда. Но дайте подумать.
- Думайте.
Маленький человек встал, затянулся сигаретой и побежал по комнате. Конечно, он просто шел, но делал это так быстро и мелко, что было полное ощущение, что это он так бегает.
- Сколько у нас есть времени?
- Месяца полтора. От силы два.
- А когда выборы?
- Через два с половиной месяца. Но я не хочу устраивать покаяние под самые выборы. Иначе будет ощущение, что я это делаю под его давлением. А если задолго до – эффект пропадет.
- Эффект пропадет. – задумчиво сказал Организатор ритуалов. – Мои услуги, вы знаете, вещь не дешевая. И слушаться меня надо безоговорочно.
- Заранее согласен. Так вы подписываетесь?
- Думаю, да. Но мне хотелось бы знать, что вы все-таки совершили? Тогда, много лет назад. По молодости и глупости.
- Украл раку с мощами из музея и продал ее какому-то американцу.
Прошло два месяца. Весь город был обклеен афишами, приглашающими жителей на празднование Дня Мира и Любви на ратушную площадь. Горожане читали, хмыкали, но в основном собирались идти – всем было интересно, что придумал Мэр и его команда для поддержания падающего рейтинга.
Организатор Ритуалов за это время развил бурную деятельность. Первый месяц, правда, он почти безвылазно просидел в городском музее и архиве, копаясь в старых бумажках. Наконец, он нашел, то, что надо. Оказывается около пятисот лет назад, на главной площади города при посредничестве святого Мариона произошло примирение двух враждующих рыцарских кланов, беспрерывная на протяжении почти тридцати лет война между которыми, едва не погубила город. Примирение завершилось свадьбой дочери графа Родерика с сыном маркиза Гийома. Вот пятисотлетие этого события и предложил праздновать маленький очкарик.
Был еще некий сюжет, найденный им в архиве. Но об этом не оповещали никого, кроме Мэра и одного двух ближайших его помощников. Он принял обе части плана и даже пообещал научиться сносно сидеть в седле.
Накануне в субботу приготовления были завершены. Все оформление площади развешено и расставлено, все костюмы готовы, все участники процессии выучили где, когда и за кем они должны следовать. Предполагалось, что именитые люди города, духовенство и за ними все желающие пройдут процессией от восстановленного после войны собора вокруг всей площади и возле ратуши взойдут на заранее построенный помост.
Туда на лошадях и в рыцарских плащах поверх современных костюмов должны были въехать Мэр и Претендент и помириться. Роль примирителя должны были исполнить мощи святого Мариона, когда-то чуть не погибшие в соборе во время бомбежки, потом долго забытыми лежавшие в музее. Потом они-то как раз и были украдены и проданы нынешним Мэром и выкуплены и возвращены в город его соперником.
После возвращения мощам повезло больше. Они попали не в музей за красоту серебряного ларца, а кто-то из священников еще помнил, что это именно мощи местного святого и они по праву заняли место в соборе. Сейчас во время процессии духовенство должно было пронести их вокруг всей площади и установить на помосте, и, стоя по обе стороны от раки, Мэр и Претендент и должны были произнести слова о дружбе и мире. Для чего нужен небольшой помост рядом с первым никто не знал.
Ответ от Претендента о согласии на участие в процессии и ритуале получен так и не был, и тогда решили действовать в соответствии со вторым вариантом сценария – объявить, что Претендент не явился, не смотря на приглашение. Впрочем, оставалась еще надежда, что он одумается. Слишком не выгоден ему был отказ. Да и возможность покрасоваться на виду у всего города и сказать своим будущим избирателям несколько умных слов, терять было нельзя.
И действительно Мэр, готовясь в углу площади уже за спинами прошедшей процессии, сесть на коня, увидел Претендента в другом углу, занятого тем же самым. По сценарию Мэр должен был подняться на помост первым и поэтому он, не дожидаясь соперника, вскочил в седло и поскакал через проход, заранее сделанный в людской толпе полицейскими.
Но где-то на середине пандуса, ведущего к помосту, лошадь Мэра вдруг встала на дыбы, едва не выбросив всадника на землю. Он развернул ее и попробовал опять - с тем же результатом. Еще раз – и снова тоже самое. Тогда Мэр спешился, отдал лошадь заранее согласованному человеку и, звеня шпорами, прицепленными к современным ботинкам (на этой детали особенно настаивал Организатор Ритуалов) поднялся на маленький помост.
- Уважаемые дамы и господа, жители города и его гости. – начал Мэр свою речь. – Сегодня мы собрались здесь, чтобы отметить праздник Мира и любви.
Толпа задвигалась и зашумела.
- Всем известно, что почти пятьсот лет назад, - продолжал Мэр, не обращая внимания на шум. - здесь на этой самой площади при посредничестве святого Мариона примирились два старых врага - граф Родерик и маркиз Гийом. Но мало кто знает, что четыреста лет назад здесь, на этой же площади произошло еще одно знаменательное событие. Праправнук маркиза Гийома маркиз Роджер должен был сочетаться браком с прекрасной Магдаленой, праправнучкой графа Родерика. И вот, когда он, как я сегодня, пытался въехать на помост, где стояли мощи святого Мариона (толпа опять зашумела), его конь, как и мой сегодня, встал на полпути и не смог подняться по пандусу.
Теперь народ напряженно молчал, ожидая продолжения. Всем стало интересно. Претендент, сидя верхом, злился, так как почувствовал, что его надули. Но Мэр повернулся к Претенденту и жестом пригласил его на помост:
- Поднимайтесь, пожалуйста. Я, надеюсь, сейчас к вам присоединюсь.
Дождавшись, пока претендент без проблем поднялся на помост и спешился, Мэр продолжил:
- И так же, как сегодня, трижды пытался маркиз подняться по пандусу и так и не смог. И тогда настоятель собора подошел к нему, и что-то шепнул ему на ухо. Маркиз отрицательно покачал головой, но священник настаивал и тогда Роджер, решившись поднялся на небольшой помост, предназначенный для гостей и, встав на колени, покаялся в совершенном им когда-то преступлении. И это подействовало. Получив прощение и отпущение грехов у настоятеля, он смог подняться на основной помост, где и произошла помолвка, а затем уже в самом соборе и свадьба.
По толпе пронесся шепот и хихиканье.
- И я сегодня, подражая маркизу Роджеру, хочу покаяться перед этими святыми мощами, сограждане, в своем преступлении. Много лет назад я украл эти самые мощи из музея, и продал их некоему заезжему коллекционеру. (тут наступал самый трудный момент – нужно было снять с себя вину, не оправдываясь) И не имеет значения, что я не знал, что это мощи, а не просто красивая шкатулка, и не имеет значения, что тогда все об этом забыли, моя вина – это моя вина. Я бесконечно благодарен своему уважаемому сопернику, за то, что он нашел силы, время и деньги, чтобы вернуть эту великую реликвию в наш город.
Уважаемый соперник уже несколько минут старательно улыбаясь, внутренне скрипел зубами от отчаяния, понимая, что проигрывает вчистую. Мэр встал на колени, наклонил микрофон к себе и продолжил:
- Итак, дорогие сограждане, каюсь, что совершил некогда этот проступок. Простите меня.
Организатор Ритуалов облегченно вздохнул. Все прошло как надо. Были у него, правда, смутные опасения, о которых он не раз говорил Мэру. Но тот не хотел его слушать, так как ему очень нравилось все, что придумал этот очкарик. Но того, что произошло дальше, не ожидал даже он.
- А еще каюсь в том, - сказал Мэр, не вставая с колен, - что украл у города за время своего мэрства двести тысяч долларов.
На площади все стихло. Претендент, не понимая, что происходит, попытался взять всю ситуацию в свои руки. Он шагнул к микрофону и сказал:
- А я каюсь, что вместе со своим отцом, мы полностью разорили брата моей жены, чтобы завладеть его долей наследства.
Это было уже просто как гром среди ясного неба. Из толпы вдруг послышался мужской голос:
- Каюсь, что соблазнил свою племянницу и теперь она ждет от меня ребенка.
Стоящая рядом с человеком женщина ударила его по щеке, но вдруг сама сказала:
- Каюсь, что отдала своего вполне здорового отца в дом престарелых, чтобы он не мешал жить мне так, как я хочу.
И тут словно прорвало. Со всех сторон посыпалось «Каюсь», «Каюсь», «Простите меня». Организатор ритуалов махнул рукой и пошел с площади. Сзади слышались истерический смех, звуки ударов, плач.
Когда он через два часа входил в купе своего поезд, он только радовался, что едет, а не летит. Потому что поезд был проходящим и, в отличие от самолета, не требовал ухода от жителей города. А город был полностью парализован
* * *.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)
Сообщения
