БРАХИСТОХРОНА


Брахистохрона – кривая линия,
при движении по которой, тело
проигрывает в длине пути, но
выигрывает в скорости.


Он проснулся рано. Полежал не шевелясь, глядя в потолок, слушая уличный шум. Ничего, кроме птиц… От потолка, обшитого досками и обработанного паяльной лампой, веяло красивым, продуманным уютом. Он вылез из-под простыни и прошлепал к окну. Лапы елей ложились на подоконник. Он закурил, сел и стал смотреть на нее…
Она спала, откинув левую руку, и лодка подмышки плыла по этой реке… Золотистое ее население на вкус, он это помнил, было соленым и чуть французским. С огромной фотографии над роскошной постелью она, нагая, испещренная автографами и пожеланиями, иронически глядела на него… Он усмехнулся, встал, раздавил папиросу о белую постель подоконника и начал одеваться. Остановился, опять оглянулся… Увидел еще одну фотографию. Потом еще и еще… Собственно, он видел их и вчера… Ее левая рука тоже уходила в фото… Его старый приятель, известный поэт и вечный влюбленный, держал там эту руку… Сверху шла надпись по-английски. Языка он не знал, но то, как поэт держал руку, позволяло перевести и с японского… Ее пальцы опять побежали по спине, вызывая сладкую истому, потом впились… Он посмотрел с сочувствием на поэта, поцеловал чуть увядший сосок и вышел… Она спала… Ели заглядывали в окно…
Его машина – длинный, роскошный, голубой «Порше» - ждала во дворе. Небольшого роста, крепкий – он должен был потеряться в ней, оказаться ненужным придатком, но без него ее стремительное тело было мертвым… Он еще раз оглянулся на дом и на миг увидел его разрушенным и сгоревшим:
- Здесь лапы у елей дрожат на весу,
- Здесь птицы щебечут тревожно.
- Живешь в заколдованном диком лесу
- Откуда уйти невозможно…
Строчки приходили сами собой. Он почувствовал облегчение и злость. На белом подоконнике осталась горка пепла, смятый бычок папиросы и лапы ельника никак не могли дотянуться, стряхнуть, восстановить невинность… Схватило сердце, уже в который раз за последнее время…
Он повел машину между домиками поселка.
- Пусть черемуха сохнет дождем на ветру…
По улочке белой и мертвой шла высокая старуха, вся в черном… Это осталось… Белая улица и черная старуха…
- Пусть дождем опадают сирени…
На выезде из поселка его остановил гаишник – узнал – засуетился, заулыбался заискивающе…
- Все равно я отсюда тебя заберу
Шоссе было приличное, и он нажал на акселератор, вкладывая всю злость сегодняшнего утра в скорость...
- Во дворец, где играют свирели…
Его опять остановили, но на этот раз молча, не взглянув на талон, с наслаждением пробили дырку и, вежливо козырнув, отпустили. Он поехал не сразу, смотрел на гаишника… Тот занервничал, начал оправлять мундир, кашлянул многозначительно… Опять кольнуло сердце. Он вышел из машины, подобрал два камушка, положил их на обочину, на них пробитый талон, сверху поставил домиком права. Сел в машину и медленно выжал газ… Разъяренное лицо в зеркале превратилось в точку, исчезло…
Ему хотелось побыть одному. Впереди было несколько километров ровной и прямой дороги. Только на въезде в городок, у памятника, дорога резко уходила влево. А здесь метров через двести был поворот на проселок, который, попетляв, тоже уходил к памятнику. Проселком было немного длинней, но спокойней… Очень болело сердце…
Он начал догонять колонну бегунов в разноцветных майках и …
… Свернул с шоссе на проселок… Пальцы побежали по спине и впились… Проселок неожиданно оборвался и машина пошла прямо по болоту – две старухи, черная и зеленая, бросились к ней, но машина проскочила между – и пошла лесом, с яростным ревом вылетела на поляну – зеваки кикиморы и лешие порскнули по кустам, а Соловей - разбойник Главный и Змей Горыныч остановили драку, взяли руки по швам, осклабились выжидательно, но машина не остановилась, пролетела мимо и через Бог весть откуда здесь взявшийся перевал – грустный жираф лизнул ослепительную вершину и послал вслед машине прощальное «Еее» - влетела в полусожженую деревню, где усталые солдаты у стены расстреливали человека с четырьмя нашивками за ранения на рукаве, и успела, пролетела между строем и жертвой во время залпа, и пули прошили ее голубое тело – попали в колеса, в стекла, в сердце, в мотор – мотор взорвался и освободившиеся кони понесли его дальше, дальше – за горизонт…
… Бегуны проводили глазами пронесшуюся мимо с ревом машину, переглянулись насмешливо… Когда они минут через сорок добегут до памятника, там будут стоять люди, деревья вытянутся часовыми, буту подъезжать машины и спешить к этому месту облака, только она будет еще спать, детски улыбаясь во сне…
А сейчас они бегут и у них впереди ровная дорога без единого поворота…